Проблемы души нашего времени

С психологической точки зрения феномен духа, как и любой автономный комплекс, предстает в качестве намерения бессознательного, стоящего над намерениями эго-сознания или хотя бы вровень с ними. Для правильного определения сущности того, что называем духом, нам бы следовало говорить о более «высоком» сознании, чем о бессознательном, поскольку понятие духа как будто связано с представлением о его превосходстве над эго-сознанием. Такое превосходство приписывается духу не в результате сознательных размышлений, а считается его сущностной особенностью, что очевидно из записей всех эпох, от Священного Писания и до «Заратустры» Ницше. Психологически дух проявляется как отдельная сущность, причем отчетливо – пророчески – порою наблюдаемая, а в христианской догматике выступает как третья ипостась в Троице. Эти факты показывают, что дух далеко не всегда есть просто максима или идея, подлежащая изложению; в своих сильнейших и самых непосредственных проявлениях он демонстрирует особую самостоятельную жизненность, становится обособленной сущностью. Пока дух возможно выражать и описывать как постижимый принцип или четкую идею, он ничуть не будет восприниматься в качестве самостоятельной сущности. Но когда идея или принцип утрачивают объяснимость, когда их происхождение и намерения перестают познаваться, но продолжают навязывать себя, тогда дух неизбежно начинает восприниматься как самостоятельная сущность, как некое более высокое сознание, а его непостижимая и превосходящая обычную природа уже не может быть выражена человеческим разумом. Наши способности выражения в итоге вынуждены прибегать к иным средствам – они создают символы.

Под символом ни в коем случае не следует понимать аллегорию или знак; скорее это некий образ, который должен, насколько возможно, описывать смутно различимую природу духа. Символ ничего не объясняет и не определяет, но указывает вовне, на значение, которое неясно провидится, но еще не постигается, которое невозможно удовлетворительно выразить никакими привычными словами нашего языка. Дух, подлежащий переводу в понятие, есть психический комплекс, воспринимаемый в пределах нашего эго-сознания. Он ничего не порождает и не достигает ничего сверх того, что мы в него вложили. Но дух, для выражения которого требуется символ, есть психический комплекс, содержащий в себе зачатки необозримых возможностей. Наиболее очевидным и наилучшим примером здесь будет действенность христианской символики, чья сила изменила ход истории. Если без предубеждения оценить влияние раннехристианского духа на умы обыкновенных людей второго столетия[130], то нам останется лишь изумляться. С другой стороны, никакой иной дух не был столь же творческим. Поэтому нет ничего удивительного в том, что он ощущался как божественный.

Именно отчетливо ощущаемое богоподобное превосходство придает феномену духа характер откровения и абсолютную власть (безусловно, опасные качества); ведь то, что можно было бы назвать «высшим» сознанием, отнюдь не всегда возвышается, если судить с точки зрения наших сознательных ценностей, оно часто и сурово конфликтует с нашими признанными идеалами. Строго говоря, это гипотетическое сознание надлежит трактовать просто как «более широкое», дабы не возникало предубеждения, будто оно непременно выше в интеллектуальном или моральном отношении. На свете множество духов, темных и светлых. Поэтому нужно быть готовыми к признанию того взгляда, что дух не абсолютен, что он является чем-то относительным, нуждается в завершении и совершенствовании через жизнь. Известно множество случаев, когда дух настолько овладевал человеком, что жил уже не человек, а сам дух, причем способом, который не сулил богатой и полнокровной жизни, который калечил человека. Вовсе не утверждаю, будто смерть христианских мучеников была напрасным, бесцельным самоуничтожением, – напротив, такая смерть означала более полную, нежели иные, жизнь; скорее я имею в виду дух некоторых сект, полностью отрицавших жизнь. Что станется с духом, когда он истребит человека? Разумеется, строгие монтанистские[131] воззрения вполне соответствовали высшим нравственным требованиям эпохи, но они одновременно разрушали жизнь. Поэтому дух, соответствующий нашим высшим идеалам, встанет, полагаю, перед пределами, установленными самой жизнью. Конечно, он необходим для жизни, поскольку простая эго-жизнь, как мы хорошо знаем, совершенно недостаточна и неудовлетворительна. Лишь жизнь, прожитая «в духе», является по-настоящему ценной. Примечательно, что жизнь, которую проживают под властью эго, скучна не только для самого человека, но и для тех, кто его окружает. Полнота жизни требует большего, нежели одно эго; она нуждается в духе, то есть в независимом и руководящем комплексе, который один способен придать жизненное выражение тем психическим возможностям, что недоступны эго-сознанию.