Про девушку, которая была бабушкой

Когда Жаклин Кеннеди выходила замуж за старого, маленького, довольно безобразного миллиардера Онассиса и ей указали на плюгавость жениха, Жаклин ответила что-то вроде: если он поставит стопкой свои миллионы и заберется на них, то будет выше многих и красивей. Когда Савва начинал говорить, он становился дьявольски обаятельным.

Увы мне, увы! Савва имел один маленький недостаток, который, чем ближе мы сходились, превращался в гигантский. Савва писал стихи. Очень плохие.

Раздвоение личности, столь любимое авторами триллеров, в жизни встречается крайне редко, профессиональные карьеры десятков тысяч психиатров начались и закончились, но им так и не встретился пациент с расстройством множественной личности. А вот у людей искусства – музыкантов, художников, литераторов – две личности под одной шляпой встречаются регулярно. Одна личность – тонкий знаток, остроумный критик, обладатель отличного вкуса, человек, способный увидеть в обруганном произведении новаторство, тенденцию развития, будущее направление. Вторая личность – бездарный и начисто лишенный самокритики автор. Как может подобное сочетаться: прозорливость по отношению к чужим произведениям и полная слепота на собственные? Однако может.

Постепенно во время наших свиданий доля разговоров, до и после акта любви, про чужое творчество становилась все меньше, а про творчество Саввы все больше. Ему доставляло удовольствие учить при мне свои стихи. Я, кстати, не знала, что поэтам приходится заучивать свои творения, думала, они сразу печатаются в памяти. Он блаженствовал, повторяя раз за разом строфы, они невольно поселялись и в моей голове. У меня было чувство, словно через уши в мой мозг лезут глисты и творят свое черное дело. Савва не выносил самой нежной, легкой критики. Изменить предлог или поменять точку на запятую – святотатство. От меня требовалось изображать восхищение, что было утомительно и противно.

Когда мы не учили Саввины вирши, не восхваляли их достоинства, мы говорили о том, как тяжело приходится поэтам. В конце восьмидесятых, действительно, стихов не публиковали. Миллионными тиражами выходили пиратские (без покупки авторских прав) американские романы из разряда массовой литературы – детективы, фантастика, любовные женские опусы. На плохой бумаге, в чудовищных переводах, сделанных отстающими студентами иняза, они затопили страну, и она была рада утонуть, спуститься на дно и забыть про то, что происходит на улицах.

Стихов не публикуют и сейчас. Во всяком случае, я не назову ни одного современного поэта, чей сборник держала бы в руках. Закатилось солнце русской поэзии. И эта культурная потеря гораздо печальнее, чем размузыкавливание подрастающего поколения. Во времена моего детства каждая мало-мальски культурная семья и даже некультурная, но малопьющая, в больших городах и провинции, стремилась отдать ребенка в музыкальную школу или на крайний случай – в музыкальные кружки при домах или дворцах пионеров. Я и Лена Афанасьева учились в музыкальной школе по классу фортепиано. Витя Самохин терзал баян в Доме культуры имени Русакова.

Если бы мне кто-то, женщина или мужчина, не важно, сказали, что в молодости расставались с любовниками из-за несходства эстетических и социальных пристрастий, я бы не поверила. Потому что в молодости эти пристрастия стоят на тридесятом месте, а главенствует чувственность. По выражению Гоши из картины «Москва слезам не верит», тебя к человеку тянет. И, перефразируя известную цитату из другого фильма – жить хорошо, а хорошо жить еще лучше, я с полной убежденностью заявляю, что секс – это хорошо, а хороший секс – еще лучше.