Ветер, что завывал между прогнившими досками дома, напоминал вой животного в лесу. Анна, которая читала на ночь вслух, смолкла – вероятно, уснула. Я продолжил листать «Мистические тайны» и наткнулся на фразу, которая была написана корявым почерком на заднике.
– Сори-и-ин…
Хриплый голос, напоминающий стон боли, прозвучал за спиной. Резко обернувшись, я увидел во мгле коридора женский силуэт, подсвечивающийся лунным светом. Руки девушки были безвольно опущены вдоль тела, длинные белокурые волосы растрепались, местами в них запутались сучья и засохшая листва, вместо глаз чернели две зияющие дыры, которые были устремлены прямо на меня. Нос будто отрубили топором, а рот, зашитый грубыми нитками, местами прогнил и покрылся водянистыми волдырями. Разорванное изумрудное платье в кровавых разводах едва доходило до колен, оголяя исполосованную чем-то острым кожу ног. Сквозь тело незнакомки проходил лунный свет, из-за чего виднелась мебель, которая стояла в прихожей.
Я затаил дыхание, не в силах пошевелиться от страха. Призрак, медленно подняв руки, приложил их к груди. Не сводя с меня взгляда, девушка вырвала сердце, которое медленно отбивало ритм в маленьких ладонях. Она не шевелила губами, но мне было отчетливо слышно каждое сказанное слово.
– Верни мое сердце…
Я мотнул головой и вцепился с силой в подлокотники кресла.
– Нет… нет… прочь… прочь!
Призрак опустил руки, выронив кровавый кусок на пол. Вскинув голову, он издал протяжный крик, разрывая грубые нитки, связывающие рот, и растворился в темноте.
Я рухнул на пол и прижал руки к груди, пытаясь унять охватившую тело дрожь. Книга упала куда-то в сторону, будто растворившись в ночном сумраке. Вязкая горькая слюна заполнила рот, голова кружилась, стискиваемая болью. Пытался всмотреться в темноту, но не увидел ничего, что напоминало бы бьющееся сердце. Привстав, взял в руки канделябр и, прислонившись спиной к стене, обогнул комнату, прихожую, после чего лег в кровать к Анне. Находясь во власти Морфея, она даже не отреагировала на мои вопли.
В эту ночь я не потушил свечи, боясь, что призрак вернется. Заснуть удалось лишь под утро, с первыми лучами солнца. Однако в этот момент Анна, лежавшая рядом, проснулась и потянулась, ударив ладонью по моему лицу. Сон как рукой сняло. Выругавшись, приподнялся, прислонился спиной к щитку кровати и начал тереть глаза, которые щипало так, будто туда насыпали песка.
– Доброе утро, дорогой, пора просыпаться. Сегодня мы идем знакомиться с жителями Брэилы.
Я прикрыл глаза от яркого солнца, прислонив ладонь ко лбу, подобно козырьку. Пустынный ветер гонял по Брэиле сухой песок, который не позволял сделать полноценного вздоха, заставляя дышать урывками. Анна стояла в десятке метров и щебетала с молодой женщиной, которая любезно отвечала на все ее вопросы, касающиеся уклада поселения. Из их разговора я понял, что незнакомку – на вид не больше двадцати лет – звали Аннабель и она работала в поле, которое находилось в сотне миль отсюда. Там девушка собирала колосья и относила их в грубых мешках на мельницу, чтобы получить порцию муки и продать ее затем на рынке.
На Аннабель было надето простое красное платье, которое прикрывало руки и ноги до щиколотки, светлый платок покрывал голову, не позволяя разглядеть цвет волос. Но зеленые глаза и пухлые губы, подведенные алой помадой, небольшая родинка около рта и чуть вздернутый нос, покрытый веснушками, выдавали в ней величие, стать и грацию. Я невольно засмотрелся на девушку, которая улыбнулась, встретившись со мной взглядом. Анна тут же развернулась и нахмурилась, выражая недовольство.
Несмотря на то что было уже десять часов утра, больше никто из жителей не вышел с нами поздороваться. Да и я не рассчитывал на продолжительную прогулку, боясь весь покрыться волдырями от такой изнуряющей погоды. Однако спросил об этом Аннабель, но та в ответ лишь пожала плечами и с горечью в голосе произнесла:
– Нас не так много, тех, кто добровольно остался доживать в этом захолустье. Большинство еще с начала темных времен покинули свои дома и уехали в крупные города, распродав земли. Нас всего-то в Брэиле осталось человек пятьдесят, да только нелюдимы мы стали совсем. Не стоит на нас обижаться.
– Простите, о каких темных временах идет речь?