Притяжение звезд

Я подошла к шкафу с инвентарем, чтобы выложить то, что могло понадобиться во время родов. Брайди уже кипятила перчатки и сложенные в мешочек акушерские инструменты.

– Тебя и просить ни о чем не нужно, Брайди!

Ей понравилась моя похвала.

– А когда твой день рождения? – спросила я.

– У меня его нет.

Я всплеснула руками.

– У всех есть день рождения, Брайди.

– Ну, наверное, мой – это секрет.

– Не говори, если не хочешь, – сказала я немного обиженно.

Брайди понизила голос:

– Я имею в виду, что никто мне не сообщил.

Тут Онор Уайт сильно закашлялась. Я подошла заглянуть в ее чашку для мокроты – удостовериться, что она не выплюнула кусок легких, – и снова натерла ей грудь камфарным маслом.

Мэри О’Рахилли спросила, можно ли немножко полежать, и я помогла ей лечь на левый бок.

Улучив момент, когда мы с Брайди оказались рядом около раковины, я снова смогла с ней переговорить:

– А ты знаешь, кто твои родители?

– Что-то не помню.

– Они живы?

Брайди передернула плечами и в присущей ей шутливой манере ответила:

– Были, когда меня отдали – или взяли – в обитель. Они не могли меня содержать, так сказали мне монахини.

– И сколько тебе тогда было лет?

– Не знаю. Но с тех пор и до четырех лет я считалась приемышем.

Выражение моего лица, наверное, дало ей понять, что я не поняла. Брайди уточнила:

– Я жила в пансионе. У меня была приемная мать, понимаешь? И раз уж я дожила до четырех лет, имея только руки и ноги, значит, она хорошо за мной присматривала.

Ее спокойный тон пробудил во мне жалость к ней – вернее, к той маленькой испуганной девочке, какой она когда-то была.

– Может быть, именно она и назвала меня Брайди – в честь святой Бриджит. Раньше у меня было другое имя. Они не говорили какое, но я точно знаю: это не было имя святой.

Я внимательно слушала ее печальную повесть.

– «Они» – это монахини?

– И учителя, и воспитательницы в пансионе. Его называли профессиональным училищем, хотя никакое это было не училище, – добавила Брайди с презрением. – Две монахини управляли пансионом, но они каждый вечер возвращались в монастырь, оставляя вместо себя пару сотрудниц не монашеского сана.

Я вспомнила свой вопрос про день рождения, ставший поводом для этих откровений.

– Значит, никто из них никогда не говорил тебе, в какой день ты родилась?

– Даже в каком году, не сказали.

У меня ком подкатил к горлу. И я сказала несмело:

– Ну, если хочешь, считай мой день рождения и своим. Скажи, что сегодня и у тебя день рождения. Ведь такое вполне может быть.

– Ладно, – усмехнулась Брайди. – Почему бы и нет.

Мы продолжали молча хлопотать у раковины. Ни с того ни с сего она выпалила:

– Тебе, считай, повезло, что твой папа не отказался от тебя после смерти мамы.

Я оторопела.

– А почему он должен был отказаться?

– Ну, вот мои знакомые три сестры… Их отослали домой, потому что приходской священник не позволил их овдовевшему отцу жить с ними в церковном приюте. Сказал, мол, так не годится, учитывая их возраст, – добавила она саркастически.

Но я все равно не поняла.

– Они что, были слишком юные, чтобы их воспитывал мужчина?

– Да нет, двум старшим было тринадцать и четырнадцать, а самой младшей – одиннадцать.

Я покраснела, когда наконец поняла, о чем она. Чтобы священник мог сказать такое… Его комментарий прозвучал для меня одновременно пуританским и непристойным.

– А ты думаешь, тебе было бы лучше дома, Брайди?

Она, не раздумывая, кивнула.

– Что бы ни случилось, да…

Нет, она же не хотела сказать, что их отец мог бы к ним приставать…

– Брайди!

– Но по крайней мере, они остались вместе. А в доме им не позволялось разговаривать.

И снова я была сконфужена: их что, заставили дать обет молчания?

– Этим трем девочкам? – переспросила я.

– В смысле – между собой. Им сказали, что они больше не сестры.

Столь своевольная жестокость обращения с питомицами обители меня покоробила.

Но Брайди сменила тему:

– Значит, ты и твой брат…

– Мне было всего четыре года, так что я даже не знаю, возражал ли кто-нибудь, что папа воспитывал нас на ферме, – сказала я. – Когда мне исполнилось семь, а Тиму три, наш отец снова женился, на женщине с детьми, бывшими старше нас. Но для Тима я по-прежнему была маленькой мамочкой.

И тут мне в голову пришла одна мысль.

– Хотя, думаю, теперь ситуация перевернулась, потому что я работаю, как мужчина, а Тим сидит дома и готовит ужин…

Брайди рассмеялась.

– Хорошо вам!

Я вспомнила плакат, который видела утром: ВОЗДЕРЖИВАЙТЕСЬ ОТ СМЕХА И БЕСЕД В НЕПОСРЕДСТВЕННОЙ БЛИЗОСТИ ДРУГ ОТ ДРУГА.

– О, будь уверена, я благодарна судьбе, – сказала я.

– Я имею в виду: вам обоим. Что вы друг у друга есть и можете друг о друге заботиться.

– Подруги, если вы не слишком заняты, – грубовато произнесла Делия Гарретт, – могу я побеспокоить вас и попросить еще горячего виски?

– Конечно, миссис Гарретт.

Тут я заметила, что Мэри О’Рахилли беззвучно плачет. От боли или от затянувшегося ожидания?

Я взяла холодную салфетку и обтерла ей лицо.

– Хотите, мы снова посадим вас на стул и снова надавим на бедра?

Но тут в палату влетела доктор Линн, в том же воротничке и галстуке и в той же юбке, что и вчера.