Притяжение звезд

Но губы у младенца были темно-вишневого цвета. На коже виднелись синяки, а сама кожа местами шелушилась, точно обожженная солнцем, хотя она еще никогда не видела света. Девочка. Крошечная мертвая девочка.

Я завернула ее в одеяльце для новорожденных. Слишком крупная голова для столь тщедушного тельца. На всякий случай – а вдруг ошиблась? – я похлопала ее по спине.

И подождала.

Мне очень не хотелось этого делать, но все же я еще раз шлепнула ребенка Делии Гарретт.

Потом погладила шелушащуюся кожу. Широкое личико, изящно очерченные веки.

Брайди глядела на безжизненное существо в моих руках.

– А почему он такой…

– Мертвая, – произнесла я беззвучно.

Ее лицо словно захлопнулось.

На средней кровати Мэри О’Рахилли привстала на локте, глядя на нас перепуганным взглядом. Она все поняла по выражению наших лиц и отвернулась, зайдясь в мучительном кашле.

– Дай миссис Гарретт ингалятор, Брайди.

Делия Гарретт сделала несколько свистящих вдохов. Мои губы молча задвигались: «Матерь Божья, прими это спящее дитя».

Потом я завернула младенца в пеленку и попросила Брайди принести мне таз. Положила туда спеленатое тельце.

– А теперь, пожалуйста, чистую пеленку.

Я накрыла таз пеленкой. Мои глаза подернулась влагой. Я вытерла их пальцами.

В тесной комнатушке стало нестерпимо тихо. Делия Гарретт, обмякнув, обессилев от схваток, лежала с закрытыми глазами. Я прощупала ей пульс. Не учащенный. Ну, хоть это хорошо.

Она шевельнулась.

– Девочка?

Я собрала волю в кулак.

– Боюсь, мне придется вам сообщить, миссис Гарретт, что она родилась… спящей.

Мать, похоже, не поняла меня.

Тогда я четко произнесла:

– Мертворожденный младенец. Я очень сочувствую вашей утрате.

Делия Гарретт закашлялась так, словно поперхнулась камешком, и зарыдала.

Брайди гладила ее по плечу, по влажным волосам и шептала:

– Шшш… шшш…

Ее поведение нарушало регламент больницы, но она проявила такую инстинктивную нежность, что я ни слова не сказала.

Я перевязала хирургической ниткой торчавшую на два дюйма из животика младенца ярко-голубую пуповину, словно это был живой ребенок. Другой ниткой перевязала вспухшие половые губы Делии Гарретт. И наконец, отмерив от живота младенца полдюйма, отрезала скользкую упругую пуповину.

После чего взяла в руки таз.

– Миссис Гарретт, – прошептала Брайди, – не хотите взглянуть на вашу дочь?

Я замерла. Меня учили уносить мертвого ребенка как можно скорее и затем убеждать мать побыстрее забыть о ее утрате.

Делия Гарретт зажмурилась и помотала головой. По ее щекам текли слезы. Я унесла накрытый пеленкой таз и поставила его на рабочий стол.

– Брайди, помоги ей, пожалуйста, занять правильное положение в кровати.

В палате стояла гробовая тишина. Я осмотрела других пациенток. Мэри О’Рахилли на соседней койке лежала неподвижно, как статуя, но, судя по тому, как она обхватила себя руками, у нее начались схватки.

– Миссис О’Рахилли, вы в порядке?

Не глядя на меня, она кивнула, словно была смущена тем, что оказалась свидетельницей трагедии другой роженицы. Но ведь в родильном отделении это обычное дело: роженицы всегда лежат, теснясь друг к другу, как монпансье в жестянке, и радость здесь всегда соседствует с печалью…

На кровати у стены Айта Нунен, похоже, все еще спала.

– Миссис Гарретт, мы ждем, когда выйдет послед, поэтому лежите на спине.

Глядя на выражение лица Брайди, я поняла, что она никогда о таком не слышала.

Я вполголоса пояснила:

– Это крупный орган на конце пуповины, благодаря которому ребенок оставался живым.

(Пока жизнь его не покинула.)

Торчавшая из чрева Делии Гарретт пуповина напоминала водоросль, выброшенную прибоем на морской берег. Я слегка прижала ее, наложив стерильную салфетку на разорванную промежность.

Брайди продолжала что-то мурлыкать и гладить безутешную мать, словно та была раненой собакой.

Если верить моим часам, прошло минут пятнадцать. И все эти пятнадцать минут белая салфетка становилась все краснее, а Делия Гарретт, не переставая, плакала. Пятнадцать минут я нажимала на ее живот, чтобы матка сократилась и извергла теперь уже бесполезную плоть. Никто в нашей тесной палате не произнес ни слова. Плацента не выходила из чрева, и матка не сокращалась, не отвердевала и вообще никоим образом не становилась более подвижной. А кровотечение у Делии Гарретт лишь усиливалось.

Но после рождения мертвого младенца нам было предписано ждать еще час. Даже два, если роженице давали хлороформ, который мог замедлить отделение плаценты.

– А вы не можете выдернуть этот канатик? – прошептала Брайди.

Я покачала головой.

И не стала ей говорить, что так можно разорвать матку или даже выдернуть ее целиком. Я видела, как однажды такое произошло с измученной многими беременностями бабушкой сорока семи лет, хотя принимавшая роды сестра Финниган была предельно осторожна, и, всякий раз вспоминая тот случай, я боялась, что меня вырвет.

Локоны Делии Гарретт разметались по подушке. Я приложила тыльную сторону ладони к ее лбу удостовериться, что у нее нет жара. Дай природе всего один час, напомнила я себе.