Притча о встречном

Многое у Толстого созвучно Блоку. Но «изумляюсь», думается, касается прежде всего его противоречивости. Ведь Блок именно перечитывал Толстого, он уже, значит, давно его «открыл» для себя как мыслителя и художника. Здесь же с высоты нового исторического опыта революции — Блока изумило открывшееся «толстовство». Пока — «изумляюсь» — общее, и о Толстом, и о Тургеневе, о котором тоже встречаем в это время пометки в записных книжках поэта. Пройдет немного времени, и поэт уточнит свое «изумляюсь» в отношении Тургенева, уточнит уже отдельно и конкретно. Поэт обнаружит в произведениях Тургенева весьма неприязненную ему «немузыкальность» из… либерализма и буржуазно-конституционных упований!.. И, знаменательно, верная оценка творчества Тургенева приходит к Блоку сразу же после Октября, его всемирно-исторического опыта. Мысль, чувство, само мироощущение поэта росли посреди революции не по дням, а по часам. И записные книжки об этом ярко свидетельствуют.

В разгар столыпинской реакции Блок писал: «Безумно люблю жизнь, с каждым днем все больше, все житейское, простое и сложное… Возвратимся к психологии… Назад к душе, не только «к человеку», но «ко всему человеку» — с духом, душой и телом, к житейским — трижды так».

О Толстом Блок пишет юбилейную статью «Солнце над Россией». «Величайший и единственный гений современной Европы, высочайшая гордость России», — сказал Блок о Толстом. И, вероятно, не без помощи мыслей о Толстом Блок приходит к выводу: «Единственное, что может исцелить интеллигенцию, это приобщение к народу. Если интеллигенция все более пропитывается «волею к смерти», то народ носит в себе искони «волю к жизни».

Неприкрытая правда жизни в поэте все больше побеждала «отвлеченность». Еще в стихах бытует весь арсенал «отвлеченной образности», но и здесь все чаще — средствами этой же образности — поэт отрекается от внешней литературности во имя жизненной наполненности слова.

Ломайтесь, таите и умрите,
Созданья хрупкие мечты.
Под ярким пламенем событий,
Под гул житейской суеты!

Одной адресатке с непомерно высокими претензиями на «литературность» Блок писал: «…Вы меня совсем не знаете. Я ведь никогда не любил «мечты», а в лучшие времена, когда мне удается более и менее сказать свое, настоящее, — я даже ненавижу «мечту», предпочитаю ей самую серую действительность».

Речь, разумеется, о книжной, о «литературной мечте». Поэтому, однако, ведома и другая мечта, без кавычек. «Моя свободная мечта все льнет туда, где униженье, где грязь, и мрак, и нищета».

Вот он, подлинный Блок, сын своего народа! И напрасно его так оберегало от «грязи» все эстетное, парнасное, декадентское в современной поэзии, все, что тянуло поэта с тревожной дороги народной жизни, с дороги, разбитой тележными колесами, где расписные спицы «отвлеченности» вязли в более, чем реальные, разбитые веками застоя колеи… И даже те, кто претендовал на роль наставников и покровителей поэта, например, супруги Мережковские, и те даже не подозревали, что он давно познал им цену, что об одном из них, например именно о «самом Мережковском», Блок писал: «Писатель, который никого никогда не любил по-человечески… Брезгливый, рассудочный, недобрый, подозрительный даже к историческим лицам, сам себя повторяет… Вкус утончился до последней степени… Много сырого материалу, местами не отличается от статей и фельетонов».

И если Толстого занимали мысли о нравственной неправомерности дворянского класса как основного класса русской жизни, если он отказывал ему в этом праве в пользу «крестьянского класса», Блока в период между двумя революциями занимает такая же мысль по отношению дворянско-буржуазной интеллигенции. Кажется, толстовская искренность до конца помогает Блоку в его раздумьях. Он пишет в том же 1908 году, к слову сказать, после недавнего перечтения Толстого и Тургенева: «Все окружающее, ежедневное говорит мне каждый день, что нечего ждать от интеллигенции (нечего говорить, что и от духовенства) не только мне, но и всем… Я хочу, чтобы зерно истины, которое я, как один из думающих, мучающихся и т. д. интеллигентов, несомненно ношу в себе, — возросло, попало в настоящую почву и принесло плод — пользу».

И на долгие годы в устах Блока слово «либерал» — по отношению к интеллигенту, из тех, от которых «ждать нечего», — станет бранным.

Тут даже стилистика, кажется, толстовская вдруг «перешла» к поэту!.. Толстой, то есть его художественное и философское мышление, часто тут приходят на помощь поэту, у Толстого, в его произведениях он ищет выхода из тупика интеллигентско-мистического анархизма Мережковского, философии Вл. Соловьева и декадентов. Ищет ответ на свои главные вопросы: Россия, Народ, Интеллигенция. Последнее, разумеется, не в сословном — в творческом смысле.