Притча о встречном

Вот почему строка пятой песни поэмы, дав таким образом жизненную, а не литературно-условную и внешнюю характеристику Катьке, отразив столкновение в душе Петрухи его недавнего любовного чувства и нынешнего гневного презрения к той же Катьке как к чуждому для Октября элементу, имеет принципиально-художественное, а не просто формально-изобразительное значение.

В новой строке мы видим «уловление жизни», ее бытовой лик, ее злобу, слышим самое биение ее учащенного пульса. К тому же, что тоже важно, первая строка не просто менее выразительна по звучанию, сам «звук» ее как бы неточен здесь — поскольку строка произносится с облегченной слитностью, на одном дыхании, без ритмически-интонационных перепадов, акцентов и подробностей («Юбкойулицумела…»).

Новая строка произнесена сквозь сжатые зубы, она исполнена разнообразных сложных чувств, поэтому лишена произносительной гладкости и легкости. Она останавливает наше внимание, в ней есть напряженность, внутренняя затрудненность, она написалась так, что обязывает нас к сосредоточенности, к тому, чтобы взять в ощущение и каждое слово, и созвучие слов, чтобы вникнуть в смысл и каждого слова, и всей строки в целом. Здесь каждое слово проявило свой независимый «характер», мы чувствуем его и самостоятельно, и подчеркнуто. Новая строка написана «по-маяковски» — «весомо, грубо, зримо», дышит тяжело, прерывисто, как само время…

Графическое начертание первой строки (ее ритмико-интонационного «устройства») — как бы легкая прямая черта. Второй строки, в ее разных ритмико-интонационных перепадах, — три (по меньшей мере) вертикальных излома. Три кола, внезапно представшая преграда частокола! Или, если угодно, тот же красногвардейский патруль из трех бойцов, трех темных силуэтов на белом снегу, рассредоточенных в своей неразрывности, «цепью», на всю ширь улицы. Здесь та словесная конструкция строки, где общий смысл и единство слов тем больше, чем больше, чем самостоятельней и значимей каждое слово!

Слово «шоколад» мы вынуждены произнести по слогам. Мы как бы слышим протяжное шипение (презрение Петрухи к изменившей ему Катьке). Презрение нарастает и после чужеродно-глумливого «Миньон», тоже обязывающего к послоговому произношению, достигает гневного и грубого: «жрала» (вернее — «жра-ла»). Это шипение и скандирование создает дополнительную — к самому смыслу — выразительность. («Шо-ко-лад — Минь-он — жрала…»)

В строке — ненависть бойца Октября Петрухи к порождению Февраля — Катьке, ко всему, что с Февралем связано. Социально-классовое пока чувствуется лишь как личное, оно еще не осознанное; и любит Петруха уже не эту, а ту, прежнюю Катьку, любит как свою молодость, как воспоминание, как «язву воспоминаний». Недаром он так скоро избавляется от этой любви…

Неприятие Петрухой буржуазных «ценностей» Февраля (тех «ценностей», которые так «вознесли» Катьку!), его мнимой демократии — здесь и в «эстетическом», и в «материальном» плане. Петруха хоть еще не изжил в себе анархистских замашек — все же сумел возвыситься над своим чувством к Катьке. А со смертью ее обрываются последние его связи и с воровским прошлым, и с «ценностями» февральской буржуазной революции. Он осмысливает драму свою после слов товарищей: «Потяжеле будет бремя нам, товарищ дорогой». «И Петруха замедляет торопливые шаги». Приходит чувство — и сознание — ответственности перед этим наступающим тяжелым бременем: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем, мировой пожар в крови — господи, благослови!»

И, выходит, если хорошо вдуматься в «улучшенную строку», — мы почувствуем, как она не просто хорошо характеризует Катьку, но как еще в большей степени характеризует Петруху, показывает сложную работу его души, его мысли, показывает напряжение того процесса в его сознании, который в обобщенном выражении есть отрешение от анархистского индивидуализма стихийности во имя обретения бойцовской революционной полноценности. В голове, в душе Петрухи происходит то, что на языке политических формул есть процесс перерастания буржуазно-демократической революции в народную, социалистическую. Процесс этот в основе своей и за вычетом мотивов воплощен в живом человеке, в художественном образе и дан нам в живое ощущение всей своей живой плотью и кровью. Революция — поляризация и очищение всех и вся!

Вот почему Блок не только принял новую строку, позволил жене «уничтожить» его прежнюю, а, придя в изумление и от яркой строки, и от неожиданного ее авторства, об этом факте сделал пометку в записной книжке. Сохранил для истории имя автора единственной, но важной строки!..

Надо думать, что новая редакция строки гениального поэта его женой, не поэтом, не простая и капризная в своей случайности удача.