Принцип неопределенности (СИ)

Он молча смотрел на меня, затем небрежно кивнул мне в ответ и сказал длинную фразу на неведомом мне языке. Язык этот не показался мне ни певучим, ни очень красивым: согласных звуков и дифтонгов в нем было в избытке. Однако не подумайте, что он звучал, как какой-нибудь казахский - он был благозвучнее. Произнося свою речь, он указывал сначала в сторону коридора, из которого я вышел, затем он указал в сторону, из которой он вышел. При этом его речь выдавала некоторое удивление. Тон его голоса говорил скорее о привычке командовать, а не подчиняться.

Пока он говорил, я рассмотрел его в подробностях, хотя мое цветовосприятие и деградировало до монохромного в алом свете меча. Как в проявочной комнате. Лицо его напоминало скорее человеческое, нежели лицо того мудреца, восседавшего в кресле прямо за мной. Череп его был гладким, как у онкобольного, кожа имела нездоровый оттенок, через неё просвечивала сетка сосудов тёмного цвета. Радужка глаз была золотисто-янтарной, белок при этом был залит полопавшимися сосудами. Тяжелая челюсть со странными наростами, сломанный и криво сросшийся нос. На грудной пластине и левом наруче виднелись кнопки ярко алого и синего цветов, доспехи и шлем несли следы боя: царапины, выбоины и глубокие вмятины. Картину завершал тёмно-серый плащ, закреплённый на плечах металлической цепью.

- К сожалению, я не знаю вашего языка, - пока я говорил, я старался как можно ярче представлять то, о чем вел речь. - Заснув в одном месте, бесконечно далеком отсюда, я совершил путешествие по шахматным клеткам и проснулся в одном из саркофагов, причем разделив соседство с захороненным в нем воином.

Он слушал внимательно, лицо его абсолютно ничего не выражало: казалось, он разворачивает меня и читает подобно свитку.

- "Шахтмат"? - переспросил он требовательно.

Яснее представив то, как передвигался с клетки на клетку, я заговорил:

- Я путешествовал по шахматным клеткам среди звезд, по чёрным и белым полям, белым и чёрным, подобным тем, что у меня за спиной. - Медленно развернувшись я указал на бесконечные поля клеток, изображенных на стене, за спиной сита, восседавшего в кресле. - Вот таких.

Лицо его впервые изменило выражение с того самого момента, как я его увидел.

Он начал быстро мне что-то говорить на своем, затем резко остановился, сказав буквально пару слов, он решительно зашагал ко мне. Я вздрогнул от неожиданности. Не имея никакого представления о его намерениях, мне его движения казались угрожающими, однако я осознавал, что сейчас от меня мало чего зависит. Опять.

Приблизившись настолько близко, что я мог рассмотреть прожилки в его радужке, он отбросил в сторону шлем, который растворился, рассеялся в воздухе подобно клочьям черного тумана. Возвышаясь надо мной более, чем на голову, он опустил на мою голову левую ладонь в перчатке, правой же он развернул мой подбородок к себе и сказал пару слов. Я понял его без слов: 'смотри в глаза' - вот то, что он от меня хотел. Я не стал с ним пререкаться и заглянул в черные провалы - окружённые ярко желтой радужкой зрачки сита.

Голова взорвалась болью, будто бы в виски мне начали забивать гвозди. Мысли спутались, в глазах стоял ослепительный свет, с безумной скоростью в голове мелькали образы, смысл которых я не успевал уловить. Я не могу сказать, насколько долго это продолжалось, но в тот момент, когда он отпустил меня, я обессилено рухнул на пол, меч с грохотом откатился в сторону. Каждый звук отдавался болью.

Схватившись за голову я застонал - боль не отпускала, во рту было сухо, носом пошла кровь. С учётом рассеченного лба, уже пол лица заливала кровь.

- Теперь ты понимаешь меня? - спросил он.

- Да, - прохрипел я в ответ. Слово пришло само, словно я всегда знал его.

- К сожалению, так нельзя научить ничему в действительности новому, - продолжил он. - Ты не узнал ни одного непознанного тобой раньше смысла или образа. Просто теперь ты знаешь то, как звучат известные тебе смыслы на ситском языке. Не более, но и не менее.

- Я понял. - Понял я и то, что с произношением он тоже ничего не сделал. Слова легко приходили на ум, но с трудом становились звуками.

- Попытайся я внедрить в твой разум нечто тебе неведомое, чуждое, неосознанное тобой - ты бы сошел с ума. Твоя личность, если о ней можно говорить, как о чем-то существенном, была бы разрушена, - заметил он с сожалением. - Более того, это, скорее всего, просто убило бы тебя, хотя ты и так был близок к смерти.