Принц воров

Ему можно было и верить, можно было в нем и сомневаться. Крюк с Червонцем частенько уединялись и, как думалось Ярославу, вовсе не для светских бесед. Что, если его, Корсака, проверяют на вшивость? Впереди маячит серьезное дело, могущее стать началом серьезной работы, и сейчас Червонец, дабы не смущать своим присутствием Славу, удалился в ночь, оставив Крюка для прокачки сомнительного подельника. Реально? Вполне! Не зря же авторитет, удаляясь, еще раз пожелал Ярославу сохранять благоразумие как единственный способ сохранить себя и семью. А сейчас Корсак сломается, согласится предать затрашнее дело и всех, кто в нем повязан, и сразу станет ясно, что такого подельника лучше мочить, и больше над этим не ломать голову! А после сообщить тем, кто охраняет его жену и сына, и прикончить обоих.

Еще раз проведя ладонью по лицу, Корсак заставил себя успокоиться. Нельзя прокалываться даже на мелочи. Но вот раскрутить Крюка-Весникова не помешает. Это и не слабость, и не напор. Это просто интерес, который всегда поощряется, когда речь идет о серьезном деле.

– Я все хотел спросить вас, Весников… в смысле Крюк, а как же убийства? Я не знаю, чем вы, как сотрудник угро, занимались в банде до моего появления в ней, но события в моей квартире убеждают меня сейчас, что вы действовали явно ultra vires[7].

Весников, или Крюк, внимательно посмотрел на Ярослава, а потом вдруг улыбнулся кончиками губ и бросил:

– Если вы помните, стрелял в сотрудников НКВД в вашей квартире не я, а головорезы Святого, вашего папы. Я же в это время пытался удержать вас от совершения убийств и, надо сказать, немало пострадал от этого. Так что ваши упреки относительно того, что я превышал права, которыми был наделен, беспочвенны. Вы ошибаетесь и в большем. Чтобы окончательно разуверить вас в идиллическом начале, на волну которого вы настроены, я сообщаю вам, что мне разрешено было участвовать во всех преступлениях, совершаемых бандой Святого. В том числе и в убийствах. Страшные времена ныне, Ярослав Тадеушевич…

– Я не Тадеушевич, я Михайлович. И, вообще, оставьте эти ваши выпады, Крюк-Весников!

– Ну и вы оставьте ваши, кажущиеся вам удачными, трюки с проверкой только что мною сказанного! – огрызнулся собеседник. – Это глупо и пошло! Не успел я сказать вам, что знаю латынь, как вы тут же ввернули латинский оборот. Это банально, мой друг! Это как если бы я, только что прослышав, что вам известен немецкий, тут же спросил: «Was machen Sie hier?»[8]

– Entschuldigen Sie, lieber Kamerad, Sie sind ein Trottel![9] – вскипел и Корсак. – Я здесь ни хера не делаю!.. Я в плену, мать вашу!

Ничего не ответив, Весников помедлил и, словно нехотя, вытащил из кармана «Казбек», а из пачки – папиросу.

– Вот оно ка-ак, – протянул он. – Что же вы за птица такая, а, Корсак? Латынь знаете, немецким владеете без акцента, группу выводите из окружения без единой царапины, следы заметать мастер… Мимикрия у вас на высшем уровне – то есть отсутствует напрочь, – чиркнув спичкой и озарив в полумраке свое давно не бритое лицо, он глубоко и не без удовольствия затянулся, выпуская дым через рот и обе ноздри. – Владея таким набором специфических для разведчика международного уровня инструментов, вы сейчас с совершенно глупым видом сидите и пытаетесь решить задачку для первого класса спецшколы внешней разведки: а не устроили ли Червонец с Крюком провокацию, проверяя будущего подельника на пригодность к предстоящей делюге?

Затянувшись еще раз, он добавил:

– И при этом держите в правом кармане своей тужурки «браунинг», умыкнутый у убиенного Гуся, полагая, что я об этом не догадываюсь.

Наступила очередь удивляться Корсаку. Это откровение на многое открывало ему глаза, хотя и не полностью – так, вприщур.