Прикосновение хаоса

Сначала я не мог вспомнить, почему я был так зол — пока не вспомнил. Память резко вернулась, словно врезалась в меня. Какого черта она говорит мне, что Ривера нет? Должно быть, это что-то, к чему ее подтолкнула семья. Они не успокоятся, пока не запрут меня где-нибудь.

От одного воспоминания о той ерунде, которая слетела с ее губ, мое тело покрывается жаром, прежде чем меня охватывает тошнотворное чувство. Как капля чернил в стакане воды.

Должно быть, поэтому я и лег. Она начала с этой ерунды, из-за которой у меня разболелась голова. Болит и сейчас, и становится только хуже, чем сильнее я пытаюсь сосредоточиться и разобраться во всем. Я должен беспокоиться о том, как нам выбраться отсюда и воспринял ли Кью меня всерьез, когда я позвонил ему. На этот раз мне нужно, чтобы он послушал кого-нибудь, кроме себя. Я не могу поверить, что было время, когда я смеялся над его бредом.

Этот грязный матрас едва ли заслуживает такого названия. Я почти уверен, что чувствую каждый дюйм земли под собой, когда переворачиваюсь, оглядывая грязную, темную комнату. Нет, это больше похоже на камеру. Мы оба в тюрьме. Моим глазам не требуется много времени, чтобы привыкнуть к темноте, и я могу различить Скарлет, съежившуюся и дрожащую в противоположном углу.

— Сделай себе одолжение, — бормочу я. — Оттяни заднюю часть своей толстовки от кожи, если ты ещё этого не сделала.

— Зачем… — Она останавливает себя, прежде чем закончить вопрос, вероятно, потому, что она не тупая. Просто она не привыкла к такого рода вещам, в отличие от меня. Это ее первый раз, когда ее так держат и избивают.

В кои-то веки она делает то, что ей говорят. Я до сих пор не знаю, как относиться к ней или чему-либо из того, что она сказала, но это не значит, что я не морщусь, когда слышу, как она шипит сквозь зубы, когда материал, прилипший к ее коже, отрывается.

— Хорошая мысль, — наконец шепчет она, закончив, дрожащим, но сильным голосом. Она всегда была сильной.

— Сколько раз они тебя ударили?

Она вскидывает голову и ищет меня глазами. Как только они останавливаются на мне, она вздыхает.

— Не знаю. Я сбилась со счета. Мне показалось, что сто, но, может быть, восемь или десять.

— Даже одного более чем достаточно.

Она кивает, застонав, затем подтягивает колени к груди.

— Как ты сейчас себя чувствуешь?

— Как будто из меня вышибли все дерьмо. Но моя голова… — Я зажмуриваюсь, когда комната кружится. Все, что я попытался сделать, это сесть, но у моего тела как будто другие планы. Я едва могу двигаться. Полностью измотан. Как я могу помочь кому-либо из нас, когда я в таком состоянии? С другой стороны, что еще мне остается делать?

— Могу я спросить тебя кое о чем? — Ее голос тихий, едва слышный шепот, и кажется, что она выдавливает его из себя. Должно быть, это очень важно, поэтому я киваю, насколько могу, потому что в голове стучит. — Ты помнишь, что произошло перед тем, как ты лег спать?

Я скриплю зубами, прежде чем успеваю сдержаться.

— Зачем ты швыряешь это мне в лицо?

— Я и не пытаюсь. — Хотя она чертовски уверена, что пытается оправдаться. — Я задаю простой вопрос. Ты помнишь?

— Да, я помню, как ты пыталась защититься, выдумывая всякую чушь. — Боль в моей голове лишает меня возможности сказать что-либо еще. Будто кто-то вонзает ледоруб в мой мозг и выуживает его оттуда. Я не люблю показывать боль — я никогда этого не делал, — но я не могу удержаться и сжимаю голову обеими руками, как будто боюсь, что иначе она расколется.

— Тебе больно. — Черт возьми, даже сейчас я слышу сочувствие в ее голосе. Я не хочу. Я не хочу думать о ее заботе, потому что тогда это приводит к куче вопросов. Как она могла заботиться и все еще делать то, что она сделала?

— Все будет хорошо, — говорю я ей, и, возможно, пытаюсь убедить себя. Я должен верить, что так будет лучше, иначе я могу полностью потеряться. Я имею в виду, кому захочется представлять остаток своей жизни в агонии?

— Тебе нельзя сильно нервничать. У тебя повышается кровяное давление, и от этого сильнее болит голова. Постарайся сохранять спокойствие.

Даже несмотря на боль, это заставляет меня смеяться.

— О, спасибо. Я буду сохранять спокойствие. Ты только что напомнила мне о нашей ссоре и о том, почему мы ее затеяли, но я уверен. Я буду спокоен.

— Я знаю, ты не хочешь мне верить. — Черт, почему у нее такой покровительственный тон? — Но это правда. Именно Люк раскрыл эту тайну.

— Какую тайну?

— Что случилось с Ривером.

Опять это.

— Я же говорил тебе… — начинаю я с рычания.

— И я сказала тебе сохранять спокойствие. — Если бы я не знал ее лучше, я бы подумал, что в этой камере со мной Ксандер. Она знает, как правильно огрызнуться на человека и заткнуть ему рот. — Люк подтвердил это. Мне жаль, но это правда. Ривер умер в "Убежище". Я знаю, что он очень важен для тебя, и я очень сожалею обо всем, через что ты прошел, но это не меняет правды. Ты потерял своего брата самым ужасным из возможных способов, и… Я не знаю, твой разум пытался справиться. Ты был так молод.

— Не говори так, будто тебе что-то известно об этом.