Для чего он вообще его сюда притащил? И почему именно он? Не Артур. Оснований сомневаться в профессии Генри у меня нет. Я видел воспоминания Артура, Генри действительно являлся офицером Британской армии, а никак не египтологом. Записи в дневнике Артура это подтверждают. Так почему эта табличка (тут я оторвался от безуспешных поисков найти на теле сфинкса хоть какую-нибудь подсказку и посмотрел на стоящую в столпе лунного света табличку) пытается меня убедить в обратном.
Чем больше я узнаю об этой семье, тем меньше я понимаю, в чем суть моих поисков.
Какую тайну я должен раскрыть?
Почему Артур приехал в этот пансионат?
Потому что узнал, что брат присвоил его открытие? И мне нужно доказать это?
Но для чего было темнить с историей персонажа? Почему нельзя было сразу написать об этом?
Вопросы плодились в моей голове, поедая сами себя, приводя мой мозг в состояние полного раздрая. В висках вновь застучала пульсирующая боль, и я не знаю, чем бы кончилось дело, если бы тихий шорох платья не прервал мои раздумья.
Точно.
Элизабет.
Пусть с Генри не все так однозначно, но с ней-то все яснее ясного. Она мертва. И жаждет мести.
Все это время она находится рядом со мной, пытаясь показать мне истину, открытую лишь ей. Чем дольше я нахожусь в Приюте, тем четче я ощущаю ее. Порой мне удается услышать ее тихий шепот, обрывки сказанных фраз, но чаще остается довольствоваться лишь обжигающим дыханием, наполненным зловонием разлагающейся плоти. Если бы я только мог понимать ее лучше.
Готовый признать поражение, наклоняюсь вперед, опуская голову на холодное каменное изваяние.
– Все подсказки у вас на руках, Артур, – звучит в ушах голос Густава. – Вам остается лишь воспользоваться ими.
– Легче сказать, чем сделать, – разочарованно бормочу я себе под нос, разворачиваясь и сползая на пол.
Мне нужно подумать.
Какие подсказки есть у меня на руках? Не законченный дневник Артура, фигурка скарабея и ложная вкладка с биографией. Вот и все. Не так уж и густо, нужно сказать. Хотя еще была фотография из дневника, но и та пропала. Факт кражи может свидетельствовать о ее ценности, а может и не свидетельствовать ни о чем. Ее могли украсть по незнанию, или, чтобы специально запутать меня. Того же скарабея вор не тронул, хоть и подержал в своих липких ручонках. Как бы там ни было, но даже тем, что у меня есть, я не знаю, как распорядиться, так, что пропажа фотографии меня сейчас не сильно беспокоит.
И почему я вообще решил послушаться Густава? Мне же слабо верится, что он заинтересован в нашем спасении. Пусть Мисаки и чувствует обратное.
Все же прийти в библиотеку было глупой и необдуманной затеей. С чего я только решил, что сфинкс закрывает собой проход? Пол возле него абсолютно ровный: без ямок и потертостей. Я мог бы заметить это даже днем, но был увлечен игрой в детектива. А стоило лишь немного пораскинуть мозгами. Если бы сфинкс открывал скрытый от чужих глаз проход, то на полу с высокой долей вероятности остались бы следы при его перемещении. Разве что он взлетает вверх, но это было бы уже слишком.
В животе снова заурчало. Пока меня подогревал интерес, есть не очень-то и хотелось, но стоило ему потухнуть, как чувство голода вновь вернулось ко мне, притащив с собой друзей: усталость и головную боль. Я сидел в полнейшей тишине, и, не смотря на холод (откуда-то снизу пробивался сквозняк, продувавший мою спину насквозь) и голод, мои глаза начали медленно смыкаться. Разочарование от собственной глупости и бессилия лишь способствовали моему сонливому состоянию. Я не мог больше с этим бороться. Прошлое влекло меня к себе, желая открыться и показать еще одну часть себя.
Я откинулся назад, полностью подчинившись накатившей на меня истоме. Я слышал, как библиотека стала наполняться звуками, как пение птиц, журчание вод и шелест ветра бесцеремонно заполняли собой пространство, тесня одряхлевшую тишину обратно в дальние углы библиотеки. Какофония звуков нарастала. Женские и мужские голоса, звуки флейт и барабанов, шелест ветра и скрип песка под ногами вперемешку кружили надо мной, сталкиваясь и взрываясь, осыпая меня лишь тихим эхом минувших дней. Легкость наполнила мое тело. Прошлое готово меня поглотить.
Звонкий голос Элизабет и не менее звонкая пощечина приводят меня в чувство.
Мне не хватает воздуха. Я делаю глубокий вздох, судорожно ловлю воздух ртом, как это делают спасенные утопленники, но никак не могу отдышаться.
Библиотека все так же молчалива и беспристрастна, словно и не было этих минут наполненных красками звуков. Она лишь глухо взирает на меня, используя тысячи книги в качестве тысячи глаз, и молча ждет, когда я, наконец, оставлю ее в покое.
Озаряясь по сторонам, я поднялся на ноги. Элизабет… Почему она не дала мне уснуть? Это ведь была она? Это ведь ее голос я слышал? Однако с уверенностью, я это утверждать не мог. А призрака, готового подтвердить это, поблизости нет.
Может она беспокоилась, что я усну на холодном продуваемом полу и простыну? Эта мысль позабавила меня, хоть и была далека от правды.
Но для чего-то же она это сделала?