Приговор приведен в исполнение...

— Упаси бог! Просто я по вашему лицу видел, как хотелось вам порадовать новичка изумительным угощением. И еще... Не сочтите за обиду... Немножко подстраховался. Пароль паролем, а все же...

— Почему же сейчас решили, что я есть я, а не чекистский агент?

— Очень вы на своего брата похожи, генерала Корнилова Лавра Георгиевича.

— Верно. Но ведь в этом вы могли убедиться с первого взгляда, если только видели портрет брата?

— Портрет мне специально давал атаман. Но, знаете ли, на первых порах... Нервное возбуждение... Счел за благо повременить. А как внутренне убедился... Атаман Дутов велел передать... Об этом должны знать только вы и руководитель Туркестанской военной организации генерал Кондратович. Я не ветеринарный фельдшер Домжинский и не поручик Бомчинский. Моя фамилия Попенгут. Михаил Петрович Попенгут.

— Ба! — воскликнул полковник. — Никак сын Петра Оскаровича Попенгута, бывшего до конца шестнадцатого года помощником Самаркандского военного губернатора...

— Так точно.

— Как же-с!.. Старинная фамилия, потомственные дворяне Оренбургской губернии. Помнится, у вашего батюшки брат был?

— Павел Оскарович. Командовал на фронте восемнадцатой пехотной дивизией. У нас в роду все военные. Средний мой брат, Алексей, — подполковник, состоит штаб-офицером для поручений при самом атамане. Старший брат, Александр, произведен Войсковым кругом в полковники, командир полка.

— Сюрприз... Замечательный сюрприз, — расплылся в улыбке Корнилов. — Я ведь вашего батюшку прекрасно знал. Дружили даже. А вас почему-то не могу припомнить.

— Я тогда совсем молодым был. Самый младший в семье.

— Да, да, конечно, как это я не догадался. Ну что же, как говорится, с приездом. По этому случаю и бутылочку «Мумма» не грех раскупорить... Эй, Туляган, принеси нам шампанского!

Шампанское разлили по пиалушкам.

— За успехи! — произнес тост Корнилов. — За тесное взаимодействие войска атамана Дутова и боевых частей Туркестанской военной организации!

— За погибель совдепии, за погибель наших супостатов! — подхватил молодой Попенгут.

Страницы из дневника А. А. Крошкова

Третий месяц работаю я в Управлении охраны и уголовном розыске. И с каждым днем мои новые товарищи нравятся мне все больше и больше. Иные внешне грубоваты, иные, вроде Ескина, малограмотные. Зато души у них золотые. И все рвутся учиться. Сам Цируль не гнушается слушать мои лекции и даже кое-что записывает. Меня стараются беречь, особенно не загружать работой, хотя все заняты чуть ли не круглые сутки. Днем расследования, работа среди населения по организации дружин, профессиональная учеба, разные заседания. Ночью — патрулирование, засады в местах вероятного бандитского нападения.

Мне категорически запрещено участвовать в патрулировании и засадах. Воспрещено также приходить на работу по воскресным дням. Фриц Янович твердо заявил: «Да, Алексансаныч, мы вас бережем и будем беречь. Нечего вам подставлять лоб под бандитские пули. И незачем являться на работу в воскресенье. Категорически запрещаю!»

Мне и приятно, и совестно. Я же не прима-балерина, с которой пушинки сдувают, не Кшесинская. Однако приказ есть приказ. И потому имею возможность посидеть в воскресенье над своими записками.

Как изменилось ко мне и к Натали отношение знакомых. «Генерал-от-фисгармонии», узнав, что я стал работником угрозыска, перестал со мной раскланиваться. Глядит зверем. Другой генерал, фон Кох, бывший директор кадетского корпуса, — человек добродушный, отзывчивый, играющий теперь в ресторане на виолончели, — встретил меня как-то на улице, ухватил за рукав, спрашивает, уставив налитые ужасом глаза: «Алексансаныч! Родненький!.. Это правда, что вы с чекистами повелись?» — «Истинная правда, — отвечаю. — Только я не в Чека, а в Управлении охраны, в уголовном розыске. Но в общем это одно и тоже. И розыскники, и чекисты делают общее доброе дело». — «Доброе дело?! — изумился фон Кох. — Да что вы такое говорите, несчастный?.. Это же бандиты!» — «Вы серьезно, генерал?» — «А как же!» — «Бандиты совершают преступления. Какие преступления на совести моих новых коллег?»