Приговор приведен в исполнение...

Страх, необъяснимый страх стиснул горло предателя ледяной лапой, заныло где-то внизу живота. Но и не подойти нельзя. Столько народу!.. Станут говорить потом: струсил полковник Осипов, испугался полумертвеца!

— Это ты труп, Гошка, — каким-то чужим голосом произнес Осипов... — Чего мне тебя бояться?.. Сказать, что ли, чего хочешь?.. Давай, говори. А мы послушаем. Произнеси комиссаровскую речугу про пролетарскую революцию. О братстве трудового народа...

Осипов шагнул к юному комиссару. Сделав над собой усилие, расхохотался.

И в этот миг Георгий Лугин плюнул ему в хохочущий рот. Плюнул сгустком крови.

Предатель от испуга шарахнулся, споткнулся о ковровую дорожку, шлепнулся на пол. По лицу его, по подбородку стекал на китель кровавый плевок.

Ботт наконец вытащил наган. Повизгивая от страха, разрядил весь барабан в мученика и героя. Лугин продолжал стоять, покачиваясь.

— А-а-а-а-а!.. — завопил Ботт.

Осипов, все еще сидя на полу, стал суматошно отползать от бессмертного комиссара.

Но тут Георгий Лугин, покачнувшись сильнее, повалился лицом вперед.

— На кучу его!.. На кучу... — заорал Осипов, отплевываясь.

Кто-то услужливо размазывал платком кровь на кителе главаря мятежа.

В дальнем конце казарменного двора сваливали старое тряпье, мусор, конский навоз. Место это прозвали «кучей». Туда и поволокли бездыханное тело замечательного коммуниста...

Осипову помогли омыть лицо, он полоскал водой рот, отплевывался. Однако он все еще ощущал, ощущал солоноватый вкус человеческой крови.

Раздался телефонный звонок. Главарь заговорщиков вскинул руку, и сразу же шум, гам смолкли в кабинете.

— Вотинцев говорит, — услышал Осипов знакомый басовитый голос. — Еле тебя разыскал.

— Революционный привет Всеволоду Дмитриевичу! — бодрячески воскликнул предатель. — Что происходит в городе?

— По-видимому, вспыхнул белогвардейский мятеж. Надо поднимать войска. Немедленно.

— Ты откуда звонишь? — поинтересовался предатель.

— Из Управления охраны города. Тут и Фоменко с Шарафутдиновым, Шумилов, Финкельштейн.

— А Цируль, Пригодинский, Аракелов?

— Цируль здесь, Пригодинский с Аракеловым на Шахризябской, налаживают оборону здания уголовного розыска.

— Понятно. — Осипов помолчал и наконец произнес, внутренне волнуясь: — Мой вам совет, товарищи, организуйте оборону здания Управления охраны, а сами приезжайте ко мне. Здесь поспокойнее. Все-таки полк под рукой. Это не комар чихнул. Да и сообща разработать надо план подавления мятежа. Я не имею права решать такой важный вопрос единолично! Не по-партийному получится. И без того мне пришивают много лишнего.

— Дельное предложение. А сможем ли мы проехать отсюда, с Ура-Тюбинской, к тебе на Стрелковую?

— Цируль недавно получил автомобиль. Садитесь и на полной скорости — ко мне. Минут пять езды, не больше. Здесь у нас вроде тихо. Всех захвати, дорогой товарищ Вотинцев. Руководящие кадры партийных и советских работников надобно беречь как зеницу ока!

— Ожидай гостей, Костик!

Вотинцев передал товарищам разговор с военкомом. Прикинув в уме, все согласились, что действительно следует создать штаб по подавлению белогвардейского мятежа. Полк — надежная охрана, мощный ударный кулак. Отказался, однако, ехать Колузаев.

— Мне нельзя. Я к своему полку должен пробиться.

— На Закаспийский фронт? — улыбнулся Финкельштейн, остроумно напомнив товарищам о том, что самовольно возвратившийся в Ташкент Колузаев бросил на произвол судьбы половину своего Боевого отряда.

Все рассмеялись.

— Ладно, — буркнул Колузаев. — Смеется тот, кто смеется последним. Там разберемся, кто прав, кто виноват. А пока я к своему полку отправляюсь.

Колузаев, нарочито печатая шаг, вышел из кабинета. Но на душе у него было муторно. Он вспомнил один разговор с Осиповым. М-да... Кажется, Костя опередил тебя, Гришка. Хваткий мальчишка. И похоже на то, что дела у него идут хорошо. Вот только неизвестно, сколько штыков у него. Если будет одолевать Осипов, придется пойти к нему в услужение. А там посмотрим.

Уже сунув ногу в стремя, на мгновение задумался. А может, рассказать все об Осипове?.. И тут же: «Нет, к черту! При большевиках я выше полкового командира не поднимусь. Они мне вовек не простят самовольного ухода с фронта... Пусть сами и расхлебывают кашу».

Он вскочил на коня и помчался по ночным улицам, то и дело выкрикивая: «Не стреляйте, свой!.. Свой!»

Отказался отправиться во Второй полк и Цируль. У него была уважительная причина.

— Я — начальник Управления охраны города. Командир. А командир разве может бросить своих бойцов?

— Здесь ты почти наверняка погибнешь, Фриц Янович, — произнес Фоменко. — Под твоим началом всего десятка два бойцов.

— Что поделаешь, Игнат Порфирьевич? Капитан последним покидает тонущий корабль.

Не знал, не ведал Цируль, что, решившись пожертвовать своей жизнью, он... спас ее.