Приговор приведен в исполнение...

— Какой ты офицер, ежели у тебя подштанники солдатские. Я в «волчок» поглядел, когда тебя в камере переодевали. В полумраке сперва не распознал. А уж у генерала!..

— Сейчас вся Россия в солдатских подштанниках.

— Да хватит тебе паясничать! — в сердцах вскричал Шуберт. — Так и подмывает влепить тебе пломбу в лоб из этой машинки, — он помахал кольтом. — И не думай, красная гнида, что я, офицер и дворянин Шуберт, честь свою замараю сотней золотых. Законный военный приз! И потом, как сказал великий поэт: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Я продал тебе свою рукопись, то бишь рапорт начальнику контрразведки о задержании красного шпиона Лебедева. Уловил? Рукопись эту я не напишу. Но зато выкладывай все, душа из тебя вон. Все выкладывай, харя мужицкая!..

Он опять помахал кольтом, ухмыльнулся и продолжил:

— Значит так: «Имел я задание узнать, кто именно в Ташкенте возглавляет заговор. О заговоре в ЧК пронюхали, а главарей не знаем...» Ведь так, а?.. Маллесон хитрая бестия! Сначала проверял тебя шифром через Уайта. У них искровой телеграф в Бухаре работает исправно[21]. А потом говорил в общих чертах, никого не назвал... А ты вот назовешь. Всех! Ну, выкладывай! А иначе попадешь ты в подвал. А там такие великие мастера своего дела! Ахнуть не успеешь, как все выложишь!

Прекрасно понимал Лебедев, что садист и живодер Шуберт морочит ему голову. Он ждет, чтобы красный разведчик рассказал о задании командования, а затем спокойно разрядит в него всю обойму. Что делать? Выдумывать «легенду»? Не поверит. Он разгадал меня и все понял. Досконально! Хитрая бестия. А попасть в подвал... Страшно об этом даже подумать. Лучше смерть. Броситься на негодяя? Пусть застрелит!.. А вдруг только тяжело ранит? В подвал!.. — Анатолий Викторович утер со лба холодный пот.

— Выслужиться, гад, хочешь перед начальством! — хрипло произнес Лебедев, не узнавая своего голоса.

— Ну вот и раскололся, — усмехнулся контрразведчик. — Теперь давай рассказывай. Я весь внимание.

Разведчик закрыл глаза, как бы собираясь с мыслями. Он и в самом деле лихорадочно соображал. Но вовсе не о рассказе размышлял. Страшно уходить из жизни, не дожив до тридцати, молодым, полным сил!.. А уходить надо. Иначе — подвал! Вот она смерть, в двух шагах от тебя, Анатолий, в образе садиста с кольтом в цепких пальцах. Тело Лебедева покрылось испариной. Предсмертной испариной. Ну же, решайся, Анатолий!..

Он вдруг резко вскочил и бросился через стол на Шуберта. Тот вздрогнул, выбросил вперед руку с кольтом... Все! ...Не веря своим ушам, Лебедев услышал вместо выстрела металлический щелчок. Осечка! ...Хваленый пистолет дал осечку! Шуберт судорожно пытался передернуть затвор, но было уже поздно — бешеным, нечеловеческим ударом в челюсть Лебедев свалил на пол негодяя, рухнувшего, словно манекен, схватил выпавший из его руки пистолет, несколько раз ударил рукояткой кольта распластанного врага в висок.

...Лебедев сидел на полу, тяжело дыша, как загнанная лошадь. Что теперь делать? Который час? ...Скоро восемь вечера. Наступил комендантский час. Схватят патрули! ...Документы!

Он стал обшаривать окровавленными пальцами убитого, нашел удостоверение. Действительно Шуберт... Контрразведка.

Осторожно заглянул на кухню. На топчане сладко спал бородатый денщик. Счастлив его бог, даровал крепкий сон. Если бы прибежал на шум в столовую, пришлось бы его...

На окраине города Лебедева остановил патруль.

— Документы.

— Контрразведка. Капитан Шуберт. По служебным надобностям, — глухо произнес Анатолий Викторович, чувствуя, как мороз продирает его по коже: его рука, державшая удостоверение Шуберта, была покрыта засохшей на морозе кровью. «Всё!» — подумалось Лебедеву.

Солдат, осветивший фонариком удостоверение, тоже увидел окровавленную руку, охнул, выронил от испуга фонарик.

— О, господи!.. — вырвалось у солдата. Его напарник вытянулся в струнку. Почтительно, дрожащим голосом вымолвил:

— Прощенья просим, господин капитан. Извините дурака-недотепу.

— Ладно, — проворчал Лебедев, внутренне ликуя.

На третий день он уже писал отчет о результатах разведки. Буквы ложились вкривь и вкось — пальцы его, чисто отмытые пальцы, мелко дрожали.

Накануне (окончание)

Осипов исхудал, пожелтел. По ночам ему снились кошмары: его ведут на расстрел, заставляют самому себе копать могилу... Не оставлял в покое Блаватский — он часто являлся военкому с развороченным пулей лбом и подмигивал мертвым глазом.

Ночные пьянства в компании «двойника» не помогали. Более того, пугали. Двойник, отражение в зеркале, иногда вел себя совсем странно, жутко. Он переставал повторять движения Осипова, поступал, как ему заблагорассудится. А недавно сказал: «Хана тебе, уголовник вонючий!».

С мятежом надо было поспешать. Уже наступил новый, 1919 год. Костью в горле сидела у военкома «Рабочая крепость» — Главные и Бородинские железнодорожные мастерские. Надо разоружить их.

Он вызвал главного комиссара железнодорожных мастерских Агапова и профсоюзного руководителя Зинкина.