При дворе Тишайшего

Молодой стрелец невольно залюбовался этим прекрасным весенним вечером и не заметил, как между темной зеленью липы и кустов сирени мелькнуло что-то светлое. Через минуту его шею обвили две обнаженные руки, и легкая кисея защекотала его щеки.

– Милая моя, желанная! – страстно обняв гибкий стан девушки, зашептал Дубнов, стараясь разглядеть черты ее лица, но в темноте ночи сверкали только, как звезды, ее большие черные глаза да белело продолговатое и тонкое ее личико. – Что так долго не шла, люба моя? – сажая девушку на дерновую скамью, нежно спросил он.

– Тетки не пускали. Сейчас вернулася тетка Марфа и куда-то заторопилась вдруг идти; ну, обо мне и забыли; а я шасть сюда. Ах, свет мой, когда уйду я из дома этого! – с тоской произнесла девушка. – Тетка Марфа как завидела тебя, так и начала тебя поносить! Ни одной косточки твоей не оставила в покое! А черномазого того, что с тобой был, ну мне выхваливать: и такой-то он, и сякой…

– Ишь, старая ведьма, губа-то у нее не дура! – сердито произнес Дубнов. – За князя задумала тебя просватать! Да не жирно ли будет? Поди, за него и любой боярин дочку свою высватает…

– А чем я хуже иной какой боярышни?

– Полно, Танюша, вздор молоть! Нешто за меня пойдет княжна какая? Всяк сверчок знай свой шесток, а ежели я тебе кажусь незнатен, то ты вольна над собой, никто тебя не приневолит.

– Что ты, что ты, Провушка, свет очей моих! Да никого мне не надо, кроме тебя! Ты-то вот возьмешь ли меня за себя, безродную, бесплеменную?

– Возьму, лапушка моя, возьму, голубонька моя. Скажи только, родная, когда выкрасть тебя, красу мою ненаглядную? Видно, добром тебя тетки за меня не отдадут. Или вправду Бову-королевича тебе ищут?

Долго еще шептались влюбленные, и их любовной песне вторили шелест листьев да звонкие трели соловьиные…

VII Неразделенная страсть

Елена Дмитриевна, придя с «верха», ожидала князя Леона, решив дать ему генеральное сражение, так как ее кипучая натура дольше не могла томиться и ждать.

Он много раз приходил к ней, они говорили, играли на джуануре, из которой боярыня выучилась наконец извлекать заунывные, печальные мелодии Грузии и Востока, думая своим искусством привязать к себе этого странного юношу, пылкого на вид и сдержанного, холодного в обращении. Однако Елене Дмитриевне не верилось, чтобы молодой князь оставался равнодушным к ее красоте; она судила его сдержанность как признак робости и неуверенности и вот сегодня решила подбодрить его нерешительность.

Но князь Леон, по обыкновению, не торопился на свидание и уже изрядно опоздал; боярыня уже боялась, что сегодня ей вовсе не удастся увидеть его, так как ожидала, что ее снова скоро позовут в царские покои.

«И чего это царице попритчилось сегодня непременно ворожею эту слушать. Успела бы! – думала с досадой боярыня, нетерпеливо поглядывая на часы. – И чего же это он-то не идет?»

Но вот послышались торопливые шаги сенной девушки, и она ввела в комнату гостя.

Джавахов вошел, мягко ступая по полу, поклонился хозяйке и, когда она, зардевшись, указала ему на кресло возле себя, молча опустился в него.

Девушка принесла два высоких железных шандала с сальными свечами и зажгла их, поставив на стол.

В углу комнаты, на огромном поставце, стояла груда образов в дорогих ризах, осыпанных драгоценными камнями. Множество лампад теплилось перед ними, наполняя комнату удушливым запахом масла. На открытых окнах стояли горшки с пышной резедой и розами; над окном висела золотая клетка с какой-то редкой заморской птицей.

Сенная девушка внесла, по заранее данному приказанию боярыни, поднос с бутылкой старой романеи, двумя серебряными чарками и несколькими серебряными же и золотыми блюдами со всевозможными сластями.

– Выпей, гость дорогой! Отведай моей романеи! – сказала боярыня, подавая гостю полную чарку с вином и низко кланяясь ему. – Один царь это вино пьет… да вот ты еще, мой сокол! – певучим голосом причитывала Елена Дмитриевна, вызывающе глядя в смущенные очи своего гостя.

– За что такая мне честь? – теряясь под этим взглядом, произнес грузин.

– Будто не знаешь? – задорно закинула боярыня свою головку с тяжелой белокурой косой, скрученной на затылке, и глядя на него из-под полузакрытых ресниц. – Ну, пригубь же, пригубь, сокол мой ясный, омочи уста твои сахарные…

Она близко коснулась обнаженным круглым плечом плеча молодого человека; он почувствовал горячий трепет ее тела и невольно вздрогнул.

Елена Дмитриевна еще ближе прижалась к нему и, щекоча его смуглую щеку завитком белокурых волос, шептала, почти касаясь его уха своими губами:

– Будто не знаешь, не ведаешь, что ты дороже мне всего на свете! Истомилась я вся, любви твоей дожидаючись, моченьки моей терпеть больше нет! А ты люби меня или вели казнить, но жить без тебя я не могу, свет очей моих, ненаглядный мой!

Она обвила шею князя Леона своими красивыми руками и впилась поцелуем в его губы. Он не имел сил оторвать их от этого упоительного поцелуя.