При дворе Тишайшего

Царь смешался. Он должен был принять чью-нибудь сторону и одним словом остановить пререкания, но это слово трудно было произнести доброму, нерешительному государю.

– Пустое молвишь, боярыня! – надменно произнес Милославский, думая, что царственный зять непременно примет его сторону. – Не царево дело мешаться промежду отца с дочерью. Над дочерью один господин – отец!

– Ну, царь-государь не так решит это дело, – твердо произнесла боярыня Хитрово.

– Я уже велел князю Пронскому свою дочь мне показать, – сказал в примирительном тоне Алексей Михайлович. – Она сама поведает мне, люб ли ей Черкасский или нет?

– Да это я могу тебе, государь, сказать, – поспешно проговорила Хитрово. – Я знаю, ненавистен ей князь!

– А ненавистен – стало быть, и толковать нечего: не силком же под венец тащить девок.

– Как же так? Неужели волю девкам давать? – озлобленно спросил его Милославский. – Не дело ты говоришь, царь!

– Молчи, не тебе, холопу, учить меня! – вспыхнул Алексей Михайлович. – Не быть княжне Пронской за Черкасским, вот тебе моя царская воля!

Милославский, хорошо зная вспыльчивость царя, покорно склонил голову. Боярыня Хитрово победоносно поглядывала на царского тестя. Государь сидел насупившись и нервно постукивал пальцами о ручку кресла. Наступило неловкое молчание.

Наконец царице Марии Ильиничне наскучила эта внезапно наступившая тишина, и она решилась заговорить первая:

– Что, перед походом поедем помолиться в монастыри?

– Поедем, как же!.. Беспременно надо поехать святым угодникам помолиться!

– Иван Выговской-то метит в гетманы, – заговорил Милославский. – Беспременно много нам смут причинит.

– Куракина Федора пошлю на него да Ромодановского Григория – авось они его угомонят.

Милославский покрутил толстыми пальцами свою бороду и хвастливо проговорил:

– Если государь пожалует, даст мне начальство над войском, то я скоро приведу Выговского да и самого польского короля пленниками.

Ничто так не раздражало царя, как самонадеянность тестя; он опять вышел из себя, услыхав это, и крикнул:

– Как ты смеешь, страдник[3], худой человечишка, хвастаться своим искусством в деле ратном? Когда ты ходил с полками? Какие такие победы показал над неприятелем? Или ты смеешься надо мною?

Положительно Милославскому не везло в этот вечер, и он с мольбой посмотрел на дочь. Та поняла его безмолвную просьбу.

– Не гневайся на батюшку, государь! – плаксиво проговорила она, зная, как слаб царь к женским слезам. – Он не со зла сболтнул: тебе послужить верой и правдой хочет. И что вы о делах не наговоритесь на сидении! – с тоской докончила она.

– И то правда! – поддержал ее супруг.

Но боярыня Хитрово была с ними не согласна; она еще не все высказала, что хотела, и потому, выразительно глядя на царя, проговорила робким голоском:

– Царю-батюшке, конечно, надоели дела, а как быть? На то он Господом поставлен над нами, за то он и есть наш кормилец и отец, а мы – его покорливые детки…

– Ишь, Лиса Патрикеевна, – улыбнулся Алексей Михайлович. – Ну, говори, лиса, что еще на хвосте принесла?

– Да вот… царевна грузинская просит повидать тебя, да и войско, какое ни на есть, послать бы им на подмогу.

– Эх, бабы! – нетерпеливо произнес Алексей Михайлович. – Что это им покойно не сидится? Ну, бабье ли это дело, скажи?

– Так она за тем сюда и прислана.

– И вовсе же нет! Прислана потому, что негде ей там укрыться! И жила бы себе здесь в холе да в покое… А придет время – и подсобим.

– Не очень-то они нам и нужны! – опять вмешался Милославский. – Невелика в них и корысть-то… Кабы взаправду в подданство наше поддались, а то все это одно пустословие! Помощи нашей просят и золотые горы сулят, а поможем – так отплатят, как теперь казаки, – смутой!

– Нет, в подданство они отдадутся непременно, – возразил Алексей Михайлович. – А только что нам с ними делать? Воевод своих туда слать? Далеко да и опасливо: неравно и в самом деле на другую сторону перекинутся…

– Если воеводство… то… оно конечно! – замялся было Милославский, понявший всю выгоду от воеводства в такой стране, как далекая, но неистощимо богатая Грузия.

– Особливо если воеводство дать… примерно князю Пронскому Борису Алексеевичу, – подзадорила жадность боярина и его ненависть к Пронскому Елена Дмитриевна.

– Ну, ему этого воеводства не видать! – желчно заметил Милославский.

– А почему? – наивно спросила Хитрово.

– Рылом не вышел, вот почему! – дерзко крикнул ей Милославский, полагая, что Елена Дмитриевна хлопочет за своего милого дружка.

Каковы ни были ее отношения к Пронскому, но слушать, как издевался над ним такой выскочка, как Милославский, боярыня никак не могла.

– Чем князь Борис не воевода? И молод, и умен, и родовит, не чета многим прочим, – намекнула она, взглянув на Милославского.