При дворе Тишайшего

– Не знаю в подлинности, как было, а только Ефрем Тихоныч Богу душу под розгами отдал… до смерти его, значит, засекли! – хмурясь, ответил Дубнов.

– Не может быть! – с ужасом произнес Леон. – И князь за это не ответил?

– Где ответить! – с сожалением произнес стрелец. – Ему все как с гуся вода! Да и потом, над маленьким человеком он куражится, а за маленького кто же заступится?

– Есть же у вас закон? – возмущаясь, спросил грузин.

– Есть-то есть, да не для холопов-то прописан.

– Все ведь люди, и холопы же.

– Ну, положим, друг, какой же холоп – человек? Он – хам!

– Разве у слуги не та же душа, что и у господина? – с изумлением проговорил грузин.

– Вот поди же ты, – с убеждением ответил Пров Степанович, – одна, да не одна; господская душа-то, братец, свободная, а холопья…

– Да, да, я знаю, что и у вас рабы есть, – перебил стрельца Джавахов, – но это все равно; души у людей одни, и не может один безнаказанно издеваться над другим!

– Толкуй тут! Колокол один, а звон разный, – махнул рукой Дубнов. – Ну, да будет нам тут перекоряться. Порешили с Тихонычем, ну и царство ему небесное! За нас, за грешных, авось там, в царствии-то небесном, Господу Богу помолится. А дело у меня вот какое: полюбил я девку одну; без роду без племени она, а красы дивно-дивнинской. Воспитанница она кумы Ропчихи и живет в сем самом доме… И хочу я ее себе в жены взять…

– А она того хочет?

– Хочет. Как девке замуж не хотеть?

– Ну, так в чем задержка?

– Да вот в том, что эта самая Ропчиха уперлась лбом о стену, ровно козел, и хоть ты тресни – ни взад, ни вперед. А девка из-под ее воли не смеет идти. Вот ты тут и поразмысли.

– Да, – рассеянно ответил Леон и, вынув из-за пазухи часы, взглянул на них.

– Ты что, торопишься? – спросил Дубнов.

– Да, есть у меня одно свидание.

– Успеешь! Ты вот что мне ответь: не откажешь другу помочь? Нет? Ну, так выкраду я Танюшу, и повенчаемся мы с нею, а там Ропчиха поди лови! Ау, брат, не поймаешь.

– Я-то зачем тебе нужен?

– А как же? Такое дело тонко сварганить нужно – один я не справлюсь.

– Хорошо, назначай день. А когда же мы мой кинжал вызволять станем?

– Да хоть завтра пойдем! Ты был у ведьмы еще раз?

– Был, – смущенно и нехотя ответил Джавахов.

– Что, небось ничего колдунья не сказала? – насмешливо произнес Дубнов. – Только ефимки выманила?

– Нет, сказала. Место точно указала. Только я хочу еще раз сам наведаться к Черкасскому. Может, и сам он отдаст…

– Известно, попытайся. Он теперь – жених: может, и раскиснет от такой великой радости. Что с тобою? Эк тебя перекосило! – спросил стрелец, с изумлением глядя на князя Леона, который вдруг побледнел и схватился за простенький кинжал, висевший у него сбоку. – Или что попритчилось? Кинжал все забыть не можешь?

– Да… и кинжал, и все, – глухо произнес Леон, и его глаза загорелись дикой ненавистью. – Нам с князем еще встретиться надобно, да уже не на живот, а на смерть.

– Ишь ты! С виду ты – будто дитя малое, а сколько в тебе этой самой свирепости… поди, ночью повстречайся тебе князь в темном переулочке, пырнешь ты ему в бок?

– Если от честного поединка откажется, пырну, – сквозь зубы ответил грузин убежденно.

– То-то и есть! А тогда, помнишь, артачился: из закоулка-де не трону, не по чести это!

– Тогда я мало знал ваши нравы и обычаи, думал, вы все – честные воины, а у вас вон какие князья да бояре… Ты не сердись, друг, – кладя свою руку на плечо стрельца, ласково проговорил молодой грузин. – У каждого народа свои обычаи, но таких кровавых обычаев, как у вас, мы не знаем. Таких царей, как ваш Иоанн Грозный, у нас никогда не было; таких смут, как у вас были, мы не запомним. Мы народ мирный, тихий! Если у нас что и скверное совершается, то это дело пришлых в нашу страну людей. Каждый хочет нас поработить, каждый думает властвовать у нас…

– Больно уж вы горделивы! – неопределенно пробормотал Дубнов.

– Все, что у нас еще осталось, это гордость, – подымая голову, с горечью произнес Леон.

– Поди, у вас убийств не случается? – ухмыляясь, спросил Дубнов, подливая себе и товарищу мальвазии.

– Случается, и очень даже часто, но для этого есть открытый бой, – ответил Леон и, залпом опорожнив свой стакан, встал. – Прости, мне пора.

– Когда же начнем действовать? – протягивая товарищу руку, спросил Дубнов.

– Ты когда хочешь, а я… я извещу тебя. Сегодня решится, как действовать. Прощай пока!

Леон кивнул головой, поправил на ней папаху и, выйдя из палисадничка, поспешно зашагал по немощеной улице по направлению к Кремлю.

Дубнов, оставшись один, докончил бутылку, расплатился с кумой Ропчихой и, тихо посвистывая, повернул за угол питейного дома, где, пройдя несколько шагов, остановился у плетня, продолжая насвистывать какую-то песенку.

Сумерки уже давно перешли в душистый вечер; на небе замигали звездочки; соловьи заливались звонче, и из ближней рощи доносились сюда все нежнее их чудные трели.