При дворе Тишайшего

– Ну и пусть его заглядывает, – беспечно ввернула Татьяна Михайловна, – ворожея и ему погадает.

– Да гадалка-то хваленая что-то неладное все говорит, – капризно заметила Ирина Михайловна.

– Не понимаете вы книжных слов, оттого это, – бесцеремонно проговорила Марфуша, – да и я не горазда по книжке-то гадать. Вот по руке, по звездам, еще… – но она вдруг запнулась, пугливо озираясь.

– Говори, говори, не бойся, не выдадим!

– Нет… много лишних ушей здесь, – тихо произнесла Марфуша, так что ее слышали одни только царевны.

– Страшное что? – еще тише спросила царевна Ирина, сгорая от любопытства. – Что, скажи, голубушка!

– Тебе одной скажу, коли не выдашь!

– Забожусь, как только хочешь!.. Все схороню!

– Преклони ухо, – серьезно приказала гадалка и, когда царевна, чуть дрожа, исполнила это, еле внятно произнесла: – Души мертвых могу вызвать, они говорить будут…

Царевна, не дослушав, с заглушенным криком отпрянула от страшной ворожеи.

– Что, что она тебе сказала? – обступили царевну сестры.

Та пугливо глянула на цыганку, которая пристально посмотрела ей прямо в глаза.

– Ни… ничего! Она мне ничего не сказала, – оправляясь, произнесла царевна и тут же беспечно прибавила: – Ты когда-нибудь мне погадаешь… так!

– Как? – приставали сестры.

– На руку, – выручила царевну цыганка, – дай ручку, и сейчас погадаю! – Она взяла маленькую руку царевны Татьяны, долго и внимательно разглядывала ее и произнесла: – Рука твоя хорошая: жизнь долгая, тихая и благочестивая… Только больших радостей у тебя мало будет, а крови, крови много увидишь! Ты-то будешь в стороне, а кровь вокруг тебя так и льется, много ее льется…

– Что это ты страсти какие говоришь? – остановила их царевна Анна. – Посмотри и мне. Неужели так-таки замуж и не выйду? – И она протянула гадалке свою руку.

– И твоя жизнь долгая и тихая. Только ты строптивее сестры. Жизни семейной что-то не видать! Не обессудь, царевна, нет у тебя суженого… а крови, крови тоже немало, и ты близко к ней стоишь… ближе сестрицы!

– Оставь, ну тебя и с гаданьем! – вырвала свою руку Анна Михайловна.

– Царица, что ж ты не погадаешь? Сама звала ворожею, а теперь сидишь и ничегошеньки? – спросила одна из боярынь.

– Боязно мне в положении-то моем…

– Ничего страшного ворожея и не скажет, – заметила царевна Ирина. – Да с той поры, как неправду мне сказала одна странница насчет жениха моего, не верю я ворожеям!

– А ежели, царевна, – проговорила Марфуша, – я покажу тебе твоего бывшего суженого, поверишь ли ты мне?

– Что же, покажи, тогда я поверю.

– Только не здесь, не здесь! – засуетились боярыни.

В это время в покои вошла Елена Дмитриевна. Она была бледна, ее голубые глаза глядели холодно и жестко; вокруг рта легла складка, придававшая ее красивому лицу угрюмо-злобное выражение.

– Звала меня, царица-матушка? – рассеянно произнесла она и села на скамью, не глядя ни на кого.

Она не заметила, как руки цыганки дрогнули и выпустили концы платка, а глаза загорелись странным блеском.

– Без тебя боязно как-то, – виновато улыбнулась царица, – вот хотела узнать, кого Бог даст… Слышала про искусство ее, а вот царевны сказывают, не умеет она разгадывать.

– Скажи, боярыня, сильна я или нет? – раздался низкий, глухой голос цыганки, и она пристально посмотрела в глаза Хитрово.

У той пробежал какой-то невольный трепет по телу, когда она почувствовала на себе странный взгляд Марфушиных черных глаз, и она, отворачиваясь, неуверенно произнесла:

– Да… да, она искусница.

– Ты как будто говорила, что опаслива она? – спросила царица. – И чем опаслива – предсказаниями своими или другим чем?

– Тебя испугать могла, – внутренне дрогнув, ответила Елена и украдкой глянула на гадалку.

Та как-то зловеще улыбалась, не отводя своих глаз от лица боярыни.

– Будешь гадать царице или пойдем ко мне? – приставала к Марфуше царевна Ирина.

– Известно, пусть гадает! – подбадриваясь присутствием Хитрово, попросила царица.

– Пусть все уйдут, кроме боярыни! – указала Марфуша на Елену Дмитриевну. – Ни при ком ничего не скажу царице.

Мария Ильинична, побледнев, пугливо глянула на свою наперсницу. Елена Дмитриевна постаралась овладеть собою и, улыбаясь, проговорила:

– Не бойся, матушка-царица, ничего она не сделает тебе! Ступайте, милые, в ту горенку, сейчас мы вас и назад вернем, – обратилась она к царевнам и боярыням.

Те стали проходить в соседнюю комнату.

Марфуша, оставшись с Хитрово и царицей, взяла руку последней и стала внимательно рассматривать ее.

Между тем Елена Дмитриевна отдалась своим размышлениям. Теперь она не хотела гибели цыганки; она не боялась ни ее, ни князя Пронского, знавших ее тайну, а хотела только одно – отомстить, уничтожить того, кого еще так недавно безумно любила.

Любила? Неужели теперь она уже не любит, разлюбила? Нет, нет, она еще сильней, еще безумнее полюбила его, но отдать его другой, знать, что он с этой другой будет проводить часы блаженства, – нет, нет! Лучше смерть, лучше своими руками задушить его, уловить его последний вздох, последнюю улыбку, последний взгляд, а там и самой умереть на его холодеющем трупе…