При дворе Тишайшего

Итак, Мария Ильинична лишилась любимого человека, но в конце концов привязалась к мягкому, добросердечному и любящему молодому царю, и если бы захотела, то могла бы иметь на него большое, очень большое влияние, но… однако, она этого не захотела. С того дня как стала она русской царицей, как поняла, что призвана на этот высокий пост не по достоинству своих качеств и заслуг, не по силе своего чувства, а лишь для того, чтобы «не иссяк корень государева рода», она стала равнодушно смотреть на все то, отчего другие так волновались, так страдали; когда она поняла, что только ради каких-то боярских интриг ее разлучили с горячо любимым человеком и избранным ею женихом, она стала медленно застывать в равнодушии, замыкаться сама в себе, как заколдованная царевна старых русских сказок. Этому помогло еще и то обстоятельство, что ее «ненаглядный Володюшка» с момента избрания ее царской невестой словно в воду канул вместе со всей своей родней.

V Грузинское дело

Думы царицы были прерваны входом боярыни Хитрово. Как всегда, Елена Дмитриевна была нарядно одета, весела и беззаботна и внесла с собою оживление и веселость.

Ее очень любили царевны, и к ней была искренне привязана царица; «верховые боярыни» скрывали свою нелюбовь и зависть ко всеобщей любимице двора под покровом приторной любезности, но ее отлично понимала умная «вдовица».

Царица встретила ее приветливо.

– Что запропастилась, Дмитриевна? – ласково спросила она, целуя боярыню в щеку, после того как та по ритуалу приложилась к ее плечику.

– Дел пропасть, матушка-царица!

– Какие такие дела объявились у боярыни? – со скрытым ехидством спросила одна из боярынь.

– Да неужто и всего дел-то, что в аксамит рядиться с утра до вечера и с вечера до утра? – колко ответила ей Хитрово.

– Кому на ночь нужно надевать аксамит, тот и надевай, а тот нет, ежели кому это незачем, – отпарировала боярыня.

Елена Дмитриевна вспыхнула, поняв злой намек, и уже собралась беспощадно отделать «верховую боярыню», однако царица ласково остановила ее, грозно взглянув на «задравшую» ее обидчицу:

– Полно, Дмитриевна, брось! Скажи лучше, где была утром, что видела? Садись около меня, вот здесь, – и царица указала Хитрово на скамью у своих ног.

– К царевичу Алексею, сказывают, в дядьки князя Пронского, Ивана Петровича, надумали назначить, – озабоченно и вполголоса проговорила Елена Дмитриевна.

– А что же, разве плох твой Иван Петрович? – довольно равнодушно произнесла царица.

– Знаю я Пронских, – горячо заговорила Хитрово, – все они нрава крутого, властного и гордыни непомерной… а царевич пока еще дитя малое, а подрастет потом – они властвовать над ним начнут; а он и духом слаб, и телом, поди, как хил: они этого и в толк не возьмут, измываться над ним станут…

– А кто ж за Пронского-то? – спросила царица.

– Твой свойственник, царица, Стрешнев-боярин.

– И никто ему не перечит?

– Пробовал было батюшка твой, – проговорила Хитрово, – Плещеева ставил, да царь и Стрешнев куды! Прямо на дыбы!

– Еще бы! Плещеев стар, скоро совсем из ума выживет. Ну и что ж, на чем порешили? – без всякого признака любопытства спросила царица.

– Порешили на князе Пронском, – ответила Елена Дмитриевна, всегда как-то обескураживаемая таким безучастием Марии Ильиничны. – Ты бы, матушка-царица, слово молвила за царевича – ведь твой он, поди, сыночек!

Грустная улыбка тронула губы царицы:

– Мне замолвить словечко? А ты б прежде спросила, кто же слово-то мое слушать станет?

– Ты мать.

– Ма-ать! Может, в какой заморской стране материнское слово в толк берут, да, вишь, не у нас! – И Мария Ильинична безнадежно махнула рукой. – Что еще нового?

– Царь в поход собирается выступить летом.

Весть о том, что государь уезжает, тоже не произвела никакого впечатления. Походы в те времена были не редкостью; скорее показалось бы диковинным, если бы их не было в течение более или менее продолжительного периода. Царица даже бровью не повела, услыхав, что скоро должна расстаться со своим мужем.

– Хочу я у твоей царской милости вот что просить, – начала вдруг боярыня Хитрово, отчаявшись произвести на царицу впечатление своими новостями, но замялась, оглянувшись на боярынь и боярышень, слушавших их разговор с разинутыми ртами.

– Пошли бы, затеяли игры какие, что ли! Царевен бы позвали, – обращаясь к ним, проговорила царица.

Женщины поняли, что царице угодно остаться с Еленой Дмитриевной вдвоем, и все вышли из комнаты.

– Испроси у царя мне милость одну, – тихо заговорила Хитрово.

– Что за дело тако?

– Ворожею одну пусть дозволит мне взять и схоронить, – решительно проговорила Елена Дмитриевна.

– Что ты, что ты, мать моя! В уме ли ты своем? – взволнованно замахала царица руками. – Да чтобы я этакое дело царю говорила? Да ни в жизнь! Царь гневен на ворожей, сейчас на огонь велит положить… Нет, я на погибель души христианской не пойду, не пособница я такому делу. Да и тебе, Дмитриевна, посоветовала бы с ворожеями не хороводиться.

Елена Дмитриевна поняла, что совсем напрасно обратилась к царице по этому щекотливому делу, и с досадой закусила губы, но тотчас продолжала: