Преждевременный контакт

Он не успел договорить. Алекс, носками ботинок стремительно рассекая гравий, бросился громиле в ноги, подскочил вплотную и обеими руками обхватил за колени. Дернул на себя, и гигант мешком грохнулся на спину, подняв клубы пыли. Пистолет выпал из рук, отскочил в сторону.

Алекс бросился к оружию, но великан, лежа на спине, сильным ударом армейских берцев откинул его к стене. Пытаясь подняться, громила перевернулся на живот, встал на колени. Было видно, при падении сильный удар о землю сбил ему дыхание. Он мотнул головой и выпрямился. Попытался подняться, но не успел. Блондин оказался проворнее. Но не бросился к пистолету, а шагнул верзиле навстречу и изо всех сил приложился ногой к бритому виску. И сразу второй, угодив пяткой в скуластый подбородок. Голова великана дёрнулась, и два окровавленных зуба друг за другом ударились о гравий. Сплюнув кровавой слюной тот, наконец, поднялся на ноги, и запустил руку за спину. В темноте блеснул тесак, но проиграв время, великан проиграл поединок. Алекс уже поднял упавший пистолет. Противник выбросил руку вперед. Сверкнула сталь, прогремел выстрел. Пуля вышла из ствола одновременно с ударом лезвия. Громила свалился, хрипя простреленным горлом. Выронив пистолет, блондин схватился за вспоротый живот.

* * *

Яков Соломонович жил один в старом кирпичном доме довоенной постройки. В большой просторной трехкомнатной квартире, где когда-то жили его родители, родители его родителей, близкие и дальние родственники. Теперь из большой шумной суетливой многодетной семьи, не зло ругающейся друг с другом, вечно что-то кипятящей в больших алюминиевых выварках, обшивающей себя и соседей, готовящей рыбу по пятницам и бесконечно общающейся, обедающей, поющей песни в Шабат и веселящейся в обычные дни, остался он один. И за многие годы так привык к своему педантичному одиночеству, что не представлял жизни вне его.

— Вы, Яша, уникум, — говорили ему родственники в его тридцать пять. — Еврей-холостяк — это ненормально. Вы любите всех женщин и поэтому никак не можете выбрать одну?

— Вы Яков, уникум, — удивлялись коллеги в его сорок пять. — Неженатый еврей — это неестественно. Вас любят все женщины, и поэтому вы не хотите ни одну из них обидеть?

— Вы Яков Соломонович, уникум, — качали головой соседи в его пятьдесят пять. — Одинокий еврей — это подозрительно. Или вы хорошо знаете женщин, или хорошо знаете самого себя?

— Ты, Липсиц, уникум, — не без сарказма повторял он про себя в свои шестьдесят пять. — Какой же ты, все-таки, уникум.

Повторял и невесело вздыхал.

В молодости у него было много женщин, но черноволосый красавец Яшка Липсиц о женитьбе говорил так: «Лучше десять раз спросить дорогу, чем один раз заблудиться». Вот так, ни разу и не заблудился. Остался бобылем. Один в большой, некогда шумной, до краёв наполненной жизнью и суетой квартире. Тогда, давным-давно, полвека назад по этой квартире, еще коммунальной и многосемейной, пахнущей фаршированной рыбой и вишневой наливкой, целыми днями вереницей носилась озорная еврейская детвора.

— Яшка-бандит! — кричала тетя Ривка, развешивая белье по кухне. — Как мог такой умный и красивый мальчик вырасти таким бандитом. Бедный Соломон. Не дай бог, связаться его сыну с криминалом.

То был скол веков — конец кровавого двадцатого и начало двадцать первого века прогресса. Может потому, что детство Якова Соломоновича прошло в лихие 90-е, пророчество толстухи Ривки в чём-то сбылось. Он связался-таки с криминалом — стал экспертом-криминалистом.