Превращения Арсена Люпена

Боманьян зашагал по комнате, механически поднимая ноги и стуча каблуками по каменным плитам. Он явно не помнил себя и, так же не помня себя, словно пьяный, вот-вот совершит убийство. Его руки напряглись, он вытянул вперед сжатые кулаки, похожие на два тарана, и начал медленно толкать Рауля в грудь. Еще несколько толчков – и юноша повиснет над бездной.

Рауль закрыл глаза. Однако он не сдался окончательно, стараясь сохранить последние крохи надежды.

«Веревка сразу порвется, – подумал он, – и я упаду на камни, поросшие мхом. Вообще-то, жребий господина Арсена Люпена д’Андрези вовсе не в том, чтобы болтаться на веревке. Если я, такой молодой, не сумею выбраться из этой переделки, значит боги, до сих пор ко мне благосклонные, больше не желают присматривать за мной! В таком случае – никаких сожалений!»

Он подумал о своем отце, об уроках гимнастики и эквилибристики, которые получил от Теофраста Люпена… он прошептал имя Клариссы…

Однако же ничего не происходило. Он чувствовал, что Боманьян рядом, но тот не предпринимал никаких действий.

Рауль открыл глаза. Боманьян нависал во весь свой рост прямо над ним. Но он не двигался, его руки были сложены на груди, а на лице, которое жажда убийства исказила отталкивающей гримасой, читалось решение отсрочить казнь.

Рауль прислушался: тишину не нарушали никакие звуки. Но возможно, Боманьян, чьи чувства были сейчас обострены, слышал приближение Жозефины Бальзамо? Он вдруг начал отступать назад и, дойдя до двери, поспешно занял прежний пост в нише.

Рауль видел его лицо. Оно было отвратительно. Охотник в засаде вскидывает на плечо ружье и прицеливается, повторяя это движение несколько раз, чтобы в нужный момент не сплоховать. Так же и Боманьян: его руки готовились совершить преступление. Они лихорадочно сближались, как бы обхватывая чью-то шею, а потом кривые пальцы, похожие на звериные когти, судорожно сжимались.

Рауль был потрясен. Собственная беспомощность причиняла ему невыразимые мучения.

Хотя он понимал тщетность своих усилий, он все-таки пытался разорвать связывающие его путы. О, если бы только он мог закричать! Но кляп заглушал крики, а веревки все сильнее впивались в тело.

Снаружи, посреди глубокой тишины, вдруг раздались шаги. Зашуршала листва под тяжестью подола платья. Захрустел гравий.

Боманьян, прижавшись спиной к стене, приготовился. Его трясущиеся пальцы, казалось, уже сомкнулись вокруг шеи и держат ее – теплую и трепещущую.

Рауль закричал прямо c кляпом во рту.

А потом дверь распахнулась, и произошло неизбежное.

Это выглядело именно так, как задумал Боманьян и как представлял себе Рауль. Женщина, в которой он узнал Жозефину Бальзамо, едва успев ступить на порог, сразу же была сбита Боманьяном с ног. Едва слышный стон заглушил яростный вой, рвущийся из горла убийцы.

Рауль в бессилии топал ногами: никогда еще он так не любил Жозину, как в эту минуту, когда наблюдал ее агонию. Она виновна, она преступница? Какое это имело значение?! Жозина была самой прекрасной женщиной в мире, но вся эта красота – чарующая улыбка, прелестное тело, созданное для ласк, – будет сейчас уничтожена. Помочь ей невозможно. Нет силы, способной одолеть силу этого зверя.

…Жозефину Бальзамо спасла чрезмерная любовь, жажду которой, казалось, могла утолить только смерть. Именно любовь помешала злодею закончить свое мерзкое дело. Дошедший до предела, охваченный отчаянием, которое приняло уже вид безумия, Боманьян катался по полу, бился головой о каменные плиты и рвал на себе волосы.

Рауль перевел дыхание. Несмотря на то что Жозефина Бальзамо не шевелилась, он был уверен, что она жива. И действительно, медленно оправляясь от пережитого кошмара, она, хотя ее лицо то и дело искажалось от боли, все-таки поднялась на ноги – уверенная и спокойная, как раньше.

На ней был плащ с пелериной, целиком скрывавший ее фигуру, а на голове – ток с вуалью, расшитой крупными цветами. Она скинула плащ, обнажив плечи в разорванном во время борьбы корсаже. Смятый ток с вуалью она тоже бросила на пол, и ее волосы упали на плечи тяжелыми рыжеватыми локонами. Щеки Жозины порозовели, а глаза блестели ярче, чем обычно.

Наступило долгое молчание. Двое мужчин не отрывали от нее страстного взгляда, но смотрели уже не как на врага, любовницу или жертву, а только как на сияющую красотой женщину, упиваясь ее очарованием.

Взволнованный Рауль и неподвижный, распростертый на полу Боманьян – оба глядели на нее, позабыв обо всем на свете.

Жозефина поднесла к губам маленький свисток, хорошо знакомый Раулю: Леонар должен находиться где-то поблизости и немедленно примчаться на ее зов. Однако она быстро передумала. Зачем вызывать Леонара, если теперь хозяйка положения – она?

Подойдя к Раулю и освободив его от кляпа, Жозефина сказала:

– Ты не вернулся, Рауль, как я надеялась. Но ты же вернешься?

Если бы он был свободен, он горячо прижал бы ее к себе. Но почему она не спешила развязать его? Какая тайная мысль владела ею?

Он ответил:

– Нет. Все кончено.

Она привстала на цыпочки и прижалась губами к его губам, прошептав:

– Кончено между нами? Ты сошел с ума, мой Рауль!