Превращения Арсена Люпена

– Так уж сложилось, что его выбрали среди других. Все, что я сделала, чтобы он оказался там, не удалось бы, если бы ему не помогала высшая сила, куда более могущественная, чем моя. Случай мог указать на другого солдата, который не заслуживал бы такой чести ни своей жизнью, ни своей смертью. А мой сын оказался достойным этой славы!

– Ее были достойны все солдаты! – гневно возразил Руксваль. – И пусть даже кто-то из них вел до этого самую темную, самую презренную жизнь – в тот момент, когда судьба указала на него, он сравнялся благородством со своими товарищами по оружию.

Графиня упрямо покачала головой. В ее глазах отражалась гордость с толикой пренебрежения. Вероятно, сейчас она думала о целой череде своих героических предков, которые сделали ее сына избранным существом, непохожим на других, особо достойным славы и почестей.

– Все хорошо так, как оно есть, поверьте мне, господин министр, – сказала она. – Вы можете быть уверены, что я не краду у других ни слез, ни молитв. Каждая мать, которая преклоняет колени и плачет над этой могилой, молится за своего погибшего сына. И какая разница, чей он – ее или мой?! Главное, чтобы она об этом не знала.

– Но я-то знаю! – вскричал Руксваль. – И они могут это узнать! Что тогда? Понимаете ли вы, какую ярость, какую ненависть возбудит в народе этот поступок? Ни одна подмена в мире не вызовет столько гнева и возмущения. Вы это понимаете?!

Министр мало-помалу терял самообладание. Он ненавидел эту женщину. Она должна уехать, покинуть Париж – это единственное, что поможет избежать опасной развязки и умерить его личную боль. И он твердил ей – грубо, бесцеремонно, забыв о приличиях:

– Вы должны уехать, мадам. Ваше присутствие у Могилы оскорбительно для других женщин. Убирайтесь подальше.

– Нет! – выкрикнула графиня.

– Это необходимо. Когда вы уедете, они будут с полным правом оплакивать своих сыновей, и тот, кто покоится там, в Могиле, вновь станет Неизвестным Солдатом.

– Нет, нет, нет! То, что вы требуете, невозможно! Я никогда не соглашусь расстаться с сыном! Если я до сих пор жива, то лишь потому, что он – здесь и я каждый день прихожу к нему, и говорю с ним, и слышу, как он отзывается. О, вы не знаете, что я испытываю, когда стою в этой толпе! Со всех сторон Франции люди приходят туда с цветами и молитвенно складывают руки. Это моему сыну они воздают почести! Вся страна проходит мимо его могилы. В нем вся война и вся победа. Ах, месье, бывают минуты, когда меня подхватывает такой вихрь счастья и гордости, что я забываю о его смерти. Я вижу перед собой моего сына, стоящего под сводами арки, героя, перед которым я преклоняю колени. И не просите меня отказаться от всего этого! Иначе вы еще раз убьете моего обожаемого сына!

Руксваль судорожно сжал кулаки. Он был готов раздавить эту непокорную противницу и, чувствуя, что она берет над ним верх, перешел к угрозам:

– Я все-таки выполню свой долг до конца… Если вы не уедете, то клянусь Богом… клянусь Богом, что разоблачу вас… Да, я пойду даже на это! Лучше уж так, чем оставить безнаказанным это чудовищное кощунство…

В ответ графиня усмехнулась:

– Разоблачите меня? Да разве это возможно?! Вы не осмелитесь выдать меня и пойти на публичный скандал, хотя мое «кощунство» повергает вас в дрожь!

– Нет, я выполню свой долг до конца! – вскричал министр. – Ничто меня не остановит… Я не смогу жить дальше с этой мыслью… Если вы не уедете, мадам, то он заговорит… Я имею в виду труп вашего сына…

Графиня содрогнулась, пораженная в самое сердце этой безжалостной угрозой. Жуткое видение – труп, изгнанный из могилы и выброшенный в какой-то угол безымянного кладбища, – было невыносимо. Ее лицо исказилось, и она с горестным стоном прижала руку к сердцу. Граф де Буа-Верне кинулся к жене, чтобы подхватить, но опоздал: она медленно наклонилась и рухнула на пол.

Схватка была окончена. Граф с помощью Лерьо и Эркюля Петигри уложил супругу на диван – обессиленную, измученную, но непобежденную: она так и не уступила. Графиня задыхалась, судорожно стискивала зубы.

– Ах, господин министр, что вы наделали?! – пробормотал граф.

Но Руксваль и не подумал извиниться. Характер, толкавший его на отчаянные решения, когда он слишком долго сдерживался, не позволял ему терпеть и размышлять. Как говорится в таких случаях, «его обуяло бешенство». Положение казалось ему катастрофическим, и он был готов на крайние меры, на самые абсурдные действия, какие только мог измыслить. Сейчас он видел только один путь к выходу из этой ситуации и двинулся по нему немедленно, каким бы сложным он ни казался. Нужно обратиться к президенту республики, ибо дело не терпит отлагательства! Необходимо принять решение, сделать хоть что-нибудь, не важно что: это уже будет началом реванша. Итак, министр снял трубку, назвал номер и, как только его соединили, торопливо, сбивчиво заговорил: