– В свете апостольского учения о существенном единстве Христа – главы с Его Телом – Церковью становятся, в сущности, немыслимыми никакие рассуждения о каком-то наместничестве в Церкви. Об этом можно говорить лишь до тех пор, пока мы рассматриваем Церковь как земную, человеческую организацию, хотя и с небесными задачами… – перечёл Сергий последнюю фразу, написанную перед изоляцией и, поразмыслив несколько минут, дописал: –
Глава 6. Связной
– Ваши документы!
От этого требования душа всякий раз вздрагивала, и нервы становились струнно натянутыми в ожидании разоблачения, пока паспорт не возвращался обратно в карман.
– Каратаев Григорий Иванович…
Так звали его теперь. Это имя вернуло ему свободу, чтобы продолжать служение связным, столь нужное в условиях повальных арестов и разбросанности по далёким ссылкам высших иерархов.
А позади остались Соловки, Беломорканал, Архангельск… С Соловками пришлось проститься быстро, ибо в Тридцать первом году, знаменуя собой первую пятилетку, началась по приказу самого товарища Сталина великая стройка, а, вернее, очередное великое истребление людей. Беломоро-Балтийский канал имени Сталина… Здесь бывшие соловчане на себе узнали истину, что бездна дна не имеет, что хуже может быть всегда, даже если кажется, что хуже уже некуда.
На страшных Соловках жить приходилось в монастырских постройках, на совесть возведённых монахами былых веков, Беломорстрой предоставил рабам лишь продуваемые со всех сторон бараки. И не предоставил для строительства ни необходимой техники, ни денег, а лишь срок – за двадцать месяцев стотысячная трудовая армия голодных, измождённых людей должна была сквозь скальный грунт и мерзлоту, сквозь болота и валуны построить канал в двести двадцать шесть километров с девятнадцатью шлюзами.
Для какой стратегической надобности нужен был этот канал, соединяющий Онегу с Белым морем? Что за адская спешка была, что не положили на то свыше несчастных двадцати месяцев? Указание самого товарища Сталина! То был первый опыт строительства полностью руками зэков. Самый дешёвый способ производства – использование рабского труда: до этого в ХХ веке додумались в государстве, провозгласившем свободу и равенство. Рабу не нужно давать технику, не нужно прилично кормить его и создавать другие условия, а только погонять палкой. Если раб умрёт – не беда, его место тотчас займёт другой. Потоки раскулаченных, «вредителей» и прочих «врагов» обеспечивали стабильный и даже избыточный приток дармовой рабсилы.
Рабсилу стали свозить в начале осени, когда не было ещё ни плана строительства, ни бараков – ничего. Басмачи в восточных халатах, студенты, эсперантисты, девушки в лёгких летних платьях, десятки тысяч крестьянских ребят, нарочно оторванных от отцов – кого только ни было среди прибывших! Инженеров, арестованных в Ташкенте и готовивших проект на Лубянке, на объект не вывозили, зато погоняли, чтобы быстрей, без проб грунта, без необходимых исследований давали план. И недоумевали погонщики, зачем вообще новый проект, когда есть – Волго-Донской…
Будущие лживые «летописцы» строительства были правдивы в одном: в том, что на строительстве многие зэки встретили старых знакомых. Кого только ни встретить было здесь! От видных представителей духовенства до светочей русской интеллигенции! Ещё недавно здесь отбывал наказание крупнейший русский мыслитель и тайный монах Алексей Фёдорович Лосев, получивший в 1930 году «червонец» за книгу «Диалектика мифа». Написание этого труда, а, главное, издание его в этом переломном году стало настоящим гражданским подвигом тридцатисемилетнего философа. Книга настолько возмутила партийное начальство, что удостоилась разгрома на очередном Съезде, в ходе которого лично Каганович бушевал, цитируя мнение Алексея Фёдоровича, что «диалектический материализм есть вопиющая нелепость». Вторил ему и драматург Киршон, верный шакал, натравливаемый на неугодных. Да и как было не гневаться товарищам, когда дерзкий потомок донских казаков, вышедший своим недюжинным умом в столичные профессора к тридцати годам, заявлял со страниц своего труда: «Пролетарские идеологи или ничем не отличаются от капиталистических гадов и шакалов или отличаются, но ещё им неизвестно, чем, собственно, они отличаются». На строительстве Беломора Лосев почти полностью потерял зрение. Благодаря ходатайству Пешковой, он, как и его жена, вместе с мужем принявшая тайный постриг за год до ареста и с ним приговорённая к пяти годам, были освобождены в 1932 году.