Претерпевшие до конца. Том 2

Замётова он ненавидел в эти дни самой жгучей ненавистью. Что за проклятая пиявка! Что за паразитическая живучесть! Казалось, что после удара дни этого проклятого страдальца сочтены, но не тут-то было! Он не только выжил, но и стал поправляться настолько, что врачи объявили, что при хорошем уходе и правильном образе жизни прожить больной может ещё годы. Конечно, о полном восстановлении речи идти не могло, но и угроза жизни миновала! В случае, правда, если не случится каких-то потрясений… Последнее означало одно – отказ от побега, ибо таковой просто убил бы Замётова. Родион понимал, что Аглая никогда не возьмёт такой грех на душу, и от этого ненавидел кузена многократно сильнее. Мелькала даже в лихорадочном полусне злая мысль: написать ненавистному калеке письмо, раскрывающее ему обман… И тогда – свобода! Свобода! Но как жить потом, зная цену этой свободе? Как смотреть в глаза дочери?

Последний раз Аля приехала вечером, уже привычно и буднично приготовила ужин и, постелив постель, стала раздеваться. Родион сидел в углу, набросив на плечи пиджак, и курил. Когда она стала аккуратно стягивать чулок, он болезненно поморщился, остановил:

– Довольно!

– Что? – удивлённо подняла глаза Аглая.

– Не надо этого… Ничего больше не надо… Так не может продолжаться, разве ты не чувствуешь? Это же невыносимо, наконец. Сейчас ты ляжешь, я погашу свет, потом… А утром ты приготовишь завтрак и уедешь до следующего раза. И мы снова не скажем друг другу ни слова. И так всякий раз! Я не могу больше смотреть, как то наше, которое мы не уберегли однажды, сейчас вырождается в… – Родион развёл руками, не желая употребить тяжёлого слова и не находя иного. – Разве в этом состоит наше? Разве только такие узы связывают нас? И только таких отношений нам довольно? Я люблю тебя, Аля, ты знаешь. Но то, что мы делаем сейчас, убивает что-то самое главное в этой любви, то, чем я жил столько лет, даже вдали от тебя, не узнав тебя. Я не пуританин и не жил монахом. Но это другое! Я не хочу, чтобы ты превращалась в женщину, которая приходит раз в неделю приготовить мне обед и провести ночь… Словно отдавая долг… Это… вульгарно!.. Обидно… Это… это очень больно, Аля…

Аглая не ответила. Она медленно поправила чулок, набросила кофту, тускло посмотрела куда-то в сторону.

– Ты знаешь, что самое страшное, Родя? – севшим голосом заговорила она. – То, что мы дошли до того, что сидим сейчас и желаем смерти другому человеку…

– А, по-моему, страшнее другое! – вспылил Родион. – Страшно то, что ты во второй раз разрушаешь нашу жизнь! И уже не только мою и свою, но и жизнь Ани!

Аглая поднялась, подрагивающей рукой застегнула непослушные пуговицы:

– Ты прав, конечно. Во всём виновата я одна. И несправедливо лишь то, что за мою вину приходится платить тебе и Нюточке… Прости меня. Но я… – она развела руками, – ничего не могу изменить! Ни-че-го…

От этого по складам произнесённого безнадёжного «ни-че-го» Родиона бросило в жар. Он бросился к Аглае, крепко обнял её, заговорил, покрывая поцелуями её лицо:

– Я не могу без тебя, Аля! У меня никого в мире нет, кроме тебя. Я схожу с ума от того безумия, в которое мы ввержены, на которое обречены… Прости меня. Не уходи…

Она ушла, как обычно, утром, и потекли долгие, отчаянные в своей пустоте дни без неё. Проклятый калека приковал её к себе, и Родиона изводила обида. Или только этот побочный дядюшкин отпрыск заслужил её заботу? А он, ожидавший её столько, столько преодолевший – не для неё ли одной? – не заслужил ничего, кроме этих жалких подачек? Наконец, разве не имеет он право увидеть родную дочь? Ночи проходили без сна от душившей едва ли ни до слёз бессильной ярости.

Наконец, Родион решился. Длить дальше безнадёжную связь, выхолащивавшую саму жизнь из соединившего их чувства, было нельзя. Нужно было уезжать… Не заграницу, нет. К чему она теперь? В какой-нибудь глухой медвежий угол, где никто не станет искать.

Накануне он в последний раз бродил по Москве, по кладбищу навсегда опустевших адресов, по которым когда-то жили дорогие или просто знакомые люди, поклонился мысленно уцелевшим святыням, простился с памятными местами и послал к Варюшке мальчонку с запиской, сообщая о своём отъезде.

Поздно вечером нагрянул нежданный гость.

– Родька! Живой! Родька! – успел позабыть Родион Никитины медвежьи объятья, а тот так и смял своими не утратившими прежней силы ручищами, затряс и приподнял даже, переполненный искренней бурной радостью.

– А я уж и не ждал тебя… – улыбнулся Родя, поведя чересчур придавленным другом плечом.

– Так я только сегодня узнал, что ты здесь! – воскликнул Никита, хлопнув на стол мутную пол-литру и обнажая подстриженную под бобрика крупную голову.

– Варя всё-таки не сказала?..

Никита смутился:

– Ты должен понять её, Родя… Она мать. И она, и я уже успели побывать в тюрьме. Случись что, кто позаботится о детях?

– Как же она сегодня тебя пустила?