Преступление в Орсивале

Старый судья не стал садиться: ему хотелось получше рассмотреть диковинную комнату, в которой он очутился.

Одну из стен всю целиком занимала вешалка, где была развешана самая причудливая и разношерстная одежда. Здесь были наряды для любого класса и состояния - от фрака с широкими лацканами по последней моде, с красной орденской ленточкой в петлице, до черной суконной блузы головореза из предместья. На полке под вешалкой торчало на деревянных болванках не меньше дюжины париков всех оттенков. На полу выстроилась обувь на все вкусы. И наконец, в углу стояли трости - столь богатый и разнообразный набор осчастливил бы любого коллекционера.

Между окном и камином - туалетный столик белого мрамора, со множеством кисточек, бутылочек с притираниями и баночек с опиатами и разноцветным гримом; эти принадлежности заставили бы побледнеть от зависти оперную диву.

Вдоль другой стены расположились книжные шкафы, уставленные научными трудами. Преобладали книги по физике и химии.

И наконец, середину комнаты занимал огромный письменный стол, где высились груды газет и всевозможных бумаг, - видно было, что лежат они здесь уже не один месяц.

Но самой необычной, самой удивительной вещью в комнате была висевшая рядом с зеркалом большая черная бархатная подушечка в форме ромба.

В нее были воткнуты булавки с блестящими головками, причем головки эти складывались в буквы, составляю щие два слова: Эктор и Фэнси.

Эти имена, сиявшие серебряным блеском на фоне черного бархата, привлекали ваш взгляд от самой двери и были прекрасно видны из любого угла.

Судя по всему, то была записная книжка Лекока. Она должна была все время напоминать ему о тех, кого он преследует. И надо думать, на этом бархате сменилось уже немало имен - он был изрядно посечен.

На письменном столе лежало раскрытое недописанное письмо; папаша Планта склонился было над ним, но нескромное любопытство его оказалось тщетным: письмо было зашифровано.

Едва старый судья успел хорошенько все осмотреть, как скрип отворяющейся двери заставил его обернуться.

Перед ним стоял человек примерно его лет, с почтенной внешностью, с изысканными манерами, несколько плешивый, в очках с золотыми дужками, одетый в халат из тонкой светлой фланели.

Папаша Планта поклонился.

- Я жду господина Лекока… - начал он. Человек в золотых очках весело, от души расхохотался и радостно захлопал в ладоши.

- Да неужто вы меня не узнали, господин Планта? Присмотритесь-ка получше, ведь это я, Лекок!

И чтобы убедить мирового судью, он снял очки. Пожалуй, глаза были Лекока, голос тоже его. Папаша Планта опешил.

- Ни за что бы вас не узнал, - признался он.

- Я в самом деле несколько изменил свою внешность. Принял облик начальника канцелярии. Что поделаешь - такое ремесло!

И, пододвинув гостю кресло, он продолжал:

- Приношу вам глубочайшие извинения за то, что при входе вы подверглись столь дотошному допросу. Поверьте, я и сам не рад, что вынужден прибегать к подобным предосторожностям. Я вам уже рассказывал, каким опасностям подвергается моя жизнь; даже дома я не могу быть спокоен. Не далее как на прошлой неделе является посыльный с железной дороги и говорит, что ему велено доставить мне пакет. Жануй - это моя служанка, она провела десять лет в Фонтевро*, так что нюх у нее первоклассный, - не заподозрив ничего худого, впускает его. Он протягивает мне посылку, я уже готов ее взять, как вдруг - пиф-паф! - раздаются два выстрела. В посылке был револьвер, обернутый в клеенку, а мнимый посыльный оказался беглым каторжником из Кайенны, которого я арестовал в прошлом году. Да, чудом я жив остался!

[* Городок в департаменте Мен и Луара со старинным женским монастырем, который в XIX веке был превращен в тюрьму.]

Эту ужасную историю он рассказал беззаботным тоном, словно речь шла о самом заурядном событии.

- Однако, - перебил он сам себя, - было бы крайне глупо морить вас и себя голодом в ожидании рокового удара.

Он позвонил, явилась усатая дама.

- Жануй, - сказал он, - подавай завтрак на две персоны и вино получше, да поторопись.

Судье было нелегко со всем этим освоиться,

- А, вижу, вы смотрите на мою Жануй, - заметил Лекок. - Сущий клад! Холит меня, как ребенка, пойдет за меня в огонь и в воду. А уж какая сильная! В тот раз я ее еле-еле удержал: она чуть не задушила мнимого посыльного. Вообразите, я выбрал ее среди чуть ли не четырех тысяч преступниц, отбывающих наказание, и взял в услужение. Она сидела за детоубийство и поджог. Теперь это честнейшее создание на свете. Готов побиться об заклад: за три года, что она служит в доме, ей ни разу и в голову не пришло украсть у меня хотя бы су.

Папаша Планта слушал вполуха и ждал подходящего момента, чтобы прервать этот поток похвал, воздаваемых Жануй, - похвал, быть может, вполне заслуженных, но, по его мнению, не вполне уместных, и вернуть разговор к вчерашним событиям.

- Быть может, с утра вам не до меня, господин Лекок? - начал он.