Преступление капитана Артура

Продолжая стоять все еще на коленях и судорожно сжимая руку сэра Руперта Лисля, она с мольбой взглянула ему прямо в глаза. Не помня себя от досады и бешенства, баронет вдруг ударил ее свободной рукой так сильно по лицу, что у нее тотчас брызнула кровь из верхней губы. Она упала навзничь, испустив глухой крик.

Леди Лисль, смирив мужа взглядом, полным презрения, поспешила поднять и посадить несчастную. Все свидетели этой сцены быстро переглянулись, и по залу пронесся ропот негодования. Майор подошел к Лислю и в то самое мгновение, когда Рахиль упала, схватил его за горло и притиснул к стене.

– Негодяй! – крикнул он.  – Низкий трусишка, не имеющий капли человеческих чувств!.. Клянусь, что если б я знал вас так, как знаю теперь, то не сделал бы шага, чтобы освободить вас из конуры, в которой вы провели всю молодость… Пусть бы вы сгнили там! Я не думаю, чтобы в Ньюгэте нашелся хоть один презренный человек, способный сделать то, что вы решились сделать!.. Я ненавижу вас, я презираю вас, но что больнее всего – ненавижу себя – за то, что я дерзнул вытащить вас из тины!

Никому из присутствующих не удавалось видеть майора в таком гневе: высокий и сильный, он казался гигантом в сравнении с баронетом, прижатым к стене и мысленно желавшим провалиться сквозь землю, чтобы только не видеть сверкавших негодованием глаз майора Варнея.

– Я не хотел ей сделать никакого вреда,  – проговорил он слабо и дрожа всеми членами,  – зачем же она вывела меня на эту сцену? Я вовсе не хочу, чтобы всякие бродяги приходили сюда целовать мои руки и выставлять меня в самой нелепой роли в глазах моих гостей. Зачем, черт возьми, притащила ее сюда леди Оливия?… Она, наверно, сделала это просто нарочно, чтобы мучить меня… Если этой женщине нужно пять фунтов стерлингов, то я дам их охотно, только бы она оставила меня совершенно в покое… В ней никто не нуждается, и потому ей незачем у меня оставаться… Да будь проклято это бледное, противное лицо!

– Она должна остаться здесь столько, сколько ей вздумается,  – возразил майор.  – Она останется, чтобы доказать вам, что вы человек с самой черной душой. Знак, который вы сделали на ее лице, не изгладится никогда, она пойдет с ним в гроб… Вы знаете, что я не из числа чувствительных, но все же я помню свою мать, потому что любил ее, пока люди и свет не научили меня заботиться единственно о своих интересах! Я никогда не подымал руки на женщину вообще, а тем менее на женщину, имевшую такое значение в моем прошлом.

– Но вы не знаете еще всего, майор Варней,  – сказала леди Лисль, посадившая при помощи других Рахиль Арнольд на кресло.  – Вам, верно, еще не известно, что несчастная женщина не принимала ровно никакого участия в заговоре своего мужа против сэра Руперта, она была его единственной защитницей в то время, когда он не имел во всем свете ни единого друга. Мы сейчас видели, чем он отплатил за подобную преданность.

– Молчите! – крикнул баронет с ужасным озлоблением.

Майор в эту минуту выпустил из рук Лисля, и он стал поправлять бант своего галстука.

– Что же касается вас, Оливия,  – продолжал он,  – то прошу вас оставить меня совершенно в покое и не вмешиваться в мои дела… Вам легко толковать о любви и о преданности, вам, такой эгоистке! И вы, конечно, преданы, но не моей особе, но моему богатству, и, кроме этой преданности, от вас нечего ждать!

Оливия гордо выпрямилась и прошла мимо мужа, не удостоив его ни одним словом; но, подойдя к двери, она остановилась и сказала со спокойной и холодной решимостью:

– Я до минуты смерти не позабуду вашего бесчестного поступка, вашей низости, Руперт Лисль, и не прощу себе, что я могла забыть уважение к себе настолько, чтобы сделаться женой человека, достойного всеобщего и полного презрения!

Она ушла, не дав ему возможности ответить. Когда дверь затворилась и гости поспешили выйти на свежий воздух, Руперт бросился в кресло и заплакал навзрыд.

– Она неумолима! – говорил он отрывисто.  – Какой же я несчастный! Мне лучше умереть… Лучше быть бы собакой!.. Хотелось бы уйти куда глаза глядят, только бы не быть здесь!.. О, если б я мог залететь далеко-далеко от Лисльвуда!

Оливия прислала экономку позаботиться о Рахили. Несчастная женщина была отнесена в отдаленную комнату, где горничная раздела ее и осталась при ней до прибытия доктора.

Обед в замке был скучный: Оливия отправилась к отцу, баронет обедал в своей комнате, а майор должен был исполнять роль хозяина. Сколько он ни шутил для того, чтобы изгладить неприятное впечатление, произведенное на всех сценой в бильярдной,  – разговор не вязался: над присутствующими нависла мрачная туча. Не всякому приятно пользоваться роскошными обедами человека, достойного презрения, и за столом сэра Руперта не было никого, кто бы не предпочел разделить кусок сала с суссекским крестьянином пированию в Лисльвуде.