Преступление и наказание, Часть 6, Эпилог

In misery he asked himself this question, and could not understand that, at the very time he had been standing looking into the river, he had perhaps been dimly conscious of the fundamental falsity in himself and his convictions. He didn't understand that that consciousness might be the promise of a future crisis, of a new view of life and of his future resurrection.	Он с мучением задавал себе этот вопрос и не мог понять, что уж и тогда когда стоял над рекой, может быть, предчувствовал в себе и в убеждениях своих глубокую ложь. Он не понимал, что это предчувствие могло быть предвестником будущего перелома в жизни его, будущего воскресения его, будущего нового взгляда на жизнь.
He preferred to attribute it to the dead weight of instinct which he could not step over, again through weakness and meanness.	Он скорее допускал тут одну только тупую тягость инстинкта, которую не ему было порвать и через которую он опять-таки был не в силах перешагнуть (за слабостию и ничтожностию).
He looked at his fellow prisoners and was amazed to see how they all loved life and prized it.	Он смотрел на каторжных товарищей своих и удивлялся: как тоже все они любили жизнь, как они дорожили ею!
It seemed to him that they loved and valued life more in prison than in freedom.	Именно ему показалось, что в остроге ее еще более любят и ценят, и более дорожат ею, чем на свободе.
What terrible agonies and privations some of them, the tramps for instance, had endured!	Каких страшных мук и истязаний не перенесли иные из них, например бродяги!
Could they care so much for a ray of sunshine, for the primeval forest, the cold spring hidden away in some unseen spot, which the tramp had marked three years before, and longed to see again, as he might to see his sweetheart, dreaming of the green grass round it and the bird singing in the bush?	Неужели уж столько может для них значить один какой-нибудь луч солнца, дремучий лес, где-нибудь в неведомой глуши холодный ключ, отмеченный еще с третьего года и о свидании с которым бродяга мечтает, как о свидании с любовницей, видит его во сне, зеленую травку кругом его, поющую птичку в кусте?
As he went on he saw still more inexplicable examples.	Всматриваясь дальше, он видел примеры, еще более необъяснимые.
In prison, of course, there was a great deal he did not see and did not want to see; he lived as it were with downcast eyes.	В остроге, в окружающей его среде, он, конечно, многого не замечал, да и не хотел совсем замечать.
It was loathsome and unbearable for him to look.	Он жил, как-то опустив глаза: ему омерзительно и невыносимо было смотреть.
But in the end there was much that surprised him and he began, as it were involuntarily, to notice much that he had not suspected before.	Но под конец многое стало удивлять его, и он, как-то поневоле, стал замечать то, чего прежде и не подозревал.
What surprised him most of all was the terrible impossible gulf that lay between him and all the rest.	Вообще же и наиболее стала удивлять его та страшная, та непроходимая пропасть, которая лежала между ним и всем этим людом.
They seemed to be a different species, and he looked at them and they at him with distrust and hostility.	Казалось, он и они были разных наций. Он и они смотрели друг на друга недоверчиво и неприязненно.
He felt and knew the reasons of his isolation, but he would never have admitted till then that those reasons were so deep and strong.	Он знал и понимал общие причины такого разъединения; но никогда не допускал он прежде, чтоб эти причины были на самом деле так глубоки и сильны.