Преступление и наказание, Часть 6, Эпилог

Oh, how happy he would have been if he could have blamed himself!	О, как бы счастлив он был, если бы мог сам обвинить себя!
He could have borne anything then, even shame and disgrace.	Он бы снес тогда все, даже стыд и позор.
But he judged himself severely, and his exasperated conscience found no particularly terrible fault in his past, except a simple _blunder_ which might happen to anyone.	Но он строго судил себя, и ожесточенная совесть его не нашла никакой особенно ужасной вины в его прошедшем, кроме разве простого промаху, который со всяким мог случиться.
He was ashamed just because he, Raskolnikov, had so hopelessly, stupidly come to grief through some decree of blind fate, and must humble himself and submit to "the idiocy" of a sentence, if he were anyhow to be at peace.	Он стыдился именно того, что он, Раскольников, погиб так слепо, безнадежно, глухо и глупо, по какому-то приговору слепой судьбы, и должен смириться и покориться пред "бессмыслицей" какого-то приговора, если хочет сколько-нибудь успокоить себя.
Vague and objectless anxiety in the present, and in the future a continual sacrifice leading to nothing--that was all that lay before him.	Тревога беспредметная и бесцельная в настоящем, а в будущем одна беспрерывная жертва, которою ничего не приобреталось, - вот что предстояло ему на свете.
And what comfort was it to him that at the end of eight years he would only be thirty-two and able to begin a new life!	И что в том, что чрез восемь лет ему будет только тридцать два года и можно снова начать еще жить!
What had he to live for?	Зачем ему жить?
What had he to look forward to?	Что иметь в виду?
Why should he strive?	К чему стремиться?
To live in order to exist?	Жить, чтобы существовать?
Why, he had been ready a thousand times before to give up existence for the sake of an idea, for a hope, even for a fancy.	Но он тысячу раз и прежде готов был отдать свое существование за идею, за надежду, даже за фантазию.
Mere existence had always been too little for him; he had always wanted more.	Одного существования всегда было мало ему; он всегда хотел большего.
Perhaps it was just because of the strength of his desires that he had thought himself a man to whom more was permissible than to others.	Может быть, по одной только силе своих желаний он и счел себя тогда человеком, которому более разрешено, чем другому.
And if only fate would have sent him repentance--burning repentance that would have torn his heart and robbed him of sleep, that repentance, the awful agony of which brings visions of hanging or drowning!	И хотя бы судьба послала ему раскаяние - жгучее раскаяние, разбивающее сердце, отгоняющее сон, такое раскаяние, от ужасных мук которого мерещится петля и омут! О, он бы обрадовался ему! Муки и слезы - ведь это тоже жизнь. Но он не раскаивался в своем преступлении.
Oh, he would have been glad of it! Tears and agonies would at least have been life. But he did not repent of his crime. At least he might have found relief in raging at his stupidity, as he had raged at the grotesque blunders that had brought him to prison.	По крайней мере, он мог бы злиться на свою глупость, как и злился он прежде на безобразные и глупейшие действия свои, которые довели его до острога.