Преданный

Он поморщился и умолк, когда к нам подошла Лоан, одетая в шелковый красный аозай и штаны из желтого шелка – цвета антикоммунистического флага (если посмотреть на них одним взглядом) или цвета коммунистического флага (если посмотреть другим взглядом). Однако в любом случае, одевшись в эти цвета, молодая женщина стала похожа на стройных дев, символизировавших нашу страну на лаковых картинах и перламутровых гравюрах, которые есть почти в каждом доме и уж точно в каждой сувенирной лавке. Бон просиял и нежно улыбнулся, отчего мне даже стало как-то не по себе, ведь Бон, которого я знал и любил, был меланхоличным убийцей. Дорогой, сказала она, дорогая, ответил он, и тут уж я совсем растерялся, вот уж и вправду какой этот мир все-таки странный, если Бон может найти любовь, а я, человек, который регулярно влюбляется раз в пару месяцев, не могу. Лоан пригласила меня на ужин к себе домой и повторила приглашение несколько раз с большой теплотой. Ее гостеприимность меня тронула, я вспомнил о человечности – не только ее, но и своей.

Почту за честь, сказал я.

Ты прекрасно выглядишь, сказала она на прощание и пошла встречать друзей, которые пробрались через толпу протестующих. Даже если один я знал, что она лжет, другой я хотел ей верить. Может быть, я вот так возвращался к человечности – на ощупь, опираясь на маленькие проявления доброты. Бон испортил мне все настроение, прошептав «дай я тебе кое-что покажу», и вытащил из внутреннего кармана пиджака фотографию. Вот фото ублюдка.

Я было подумал, что он имеет в виду меня, но на фотографии был другой человек, мужчина в коричневой фетровой шляпе, синем пальто и… белой маске. В отличие от смеющихся и плачущих масок комедии и трагедии, его маска была гладкой, безликой и ничего не выражающей и, за исключением небольших прорезей для глаз и рта, закрывала все его лицо. В кадр попала проходившая мимо женщина, которая с тревогой и удивлением оглядывалась на человека в маске. Зато не отшатнулась в ужасе от человека без лица.

Думаешь, это он? – спросил я, обводя снимок пальцем.

Я знаю, что это он. Он выходил из посольства. Я днями и ночами сидел в кафе напротив, его дожидался. Хотел за ним проследить, но он сел в такси, а я не смог поймать машину. По-моему, он живет в посольстве и редко оттуда выходит. Пойдем в туалет.

Иди, мне не надо.

Пойдем в туалет.

Я пошел за ним, то и дело останавливаясь, чтобы поздороваться с представителями союзной богемы, которые стали горячими поклонниками гашиша и лекарства. Студенты, юристы, зубные врачи и все остальные врачи, и не только они, все – уважаемые люди, которым тоже нравилось – втихомолку – расширять свое сознание.

Нельзя все время этим заниматься, сказал Бон в туалете. У тебя нет будущего.

Кто бы говорил.

Когда я убью человека без лица, то завяжу, сказал Бон. Уволюсь.

Из банд не увольняются, сказал я, безнадежно надеясь сменить тему разговора. И Шеф хочет, чтобы ты убил Мону Лизу.

Это ладно, он заслуживает смерти после того, что он с тобой сделал. Но когда я его убью, то отойду от дел.

Думаешь, Шеф тебя отпустит?

Он знает, что, если не отпустит, я его убью.

Ты так ему и сказал?

Таким, как мы с ним или как Ронин, и говорить ничего не нужно. Нужно просто внимательно поглядеть в глаза. Это таким, как ты, надо говорить. Ты помрешь, если нельзя будет говорить. Не будешь знать, чем заняться. А так, если поможешь мне убить человека без лица, хоть сделаешь что-то полезное. Плохо, конечно, что он сегодня не пришел.

Про себя я вздохнул с облегчением, а вслух сказал: не знал, что он мог приехать.

Посол же приехал.

Вообще-то у человека без лица нет лица, вряд ли он ведет активную светскую жизнь. Зато ты всегда можешь убить посла.

Тогда у меня не будет шанса убить человека без лица.

Если ты убьешь человека без лица, у тебя не будет шанса убить посла.

Ладно, ты меня подловил, пожал плечами Бон. Ну да, я хочу отомстить. И что с того?

По существу – ничего. И еще, если опять же говорить по существу: как ты убьешь человека без лица, если он почти не выходит из посольства?

У меня есть план.

Еще один? Мое сердце забилось немного быстрее. И когда ты мне собирался рассказать об этом плане?

Вот сейчас и рассказываю. Он вытащил из кармана пиджака конверт. Внутри лежали два билета на «Фантазию VIII» – живое выступление в Париже, после выступления – вечеринка в «Опиуме». Развернув лежавший в конверте буклетик, я сразу увидел ее, единственную женщину, в которую мне не следовало влюбляться: голова чуть запрокинута, волосы развеваются, красные губы слегка раздвинуты, обнажая лишь самый краешек белых зубов и, может быть, только может быть, кончик языка. Мое тело до сих пор помнило прикосновение этого языка. Лана. Два слога, два шажка моего языка вниз по нёбу. Л-л-ла-на! Так я выкрикивал ее имя, когда мы занимались любовью, или сексом, или совокуплялись, или сношались, а может, и делали все сразу и одновременно, много лет тому назад. Лааааанннннаааааа!

Ого, сказал я.

Вот именно что ого. Повидаешь в «Опиуме» свою давнюю любовь. А может, и раньше, если она согласится на приватное мероприятие.