Преданный

Коньяк, гашиш и лекарство способствовали моему выздоровлению. Я принимал их по следующей схеме: употребляй что хочешь и когда хочешь. А хотел я часто. В результате моя схема приема немедикаментозных медикаментов помогла обособить мой мозг от тела и боли, которую оно испытывало, как физической, так и психологической. Лекарство ухудшило мою способность читать по-французски, зато улучшило коммуникабельность и беглость речи. Под воздействием лекарства я охотно говорил с доктором, с медсестрами и – в тех редких случаях, когда я с ними сталкивался, – с другими пациентами, которые милостиво терпели меня как их собственного, местного le Chinois. Я был теперь тем самым мужиком или той девушкой, единственным азиатским лицом среди (белых) людей, нервным желтым пятнышком на белом холсте, доказательством того, какие все кругом либеральные и толерантные, какие продвинутые – даже рис палочками есть умеют. Ведь какой-нибудь le Chinois был всегда, писал я тетке, за исключением тех случаев, когда он был la Chinoise?

Недели перетекли в зиму. Каждый день читая газеты, я с облегчением видел, что о резне на складе нигде не пишут. Гномы избавились от улик и отмыли место преступления. Даже в преступном мире мы, азиаты, действуем вежливо и незаметно. Мы снимаем обувь при входе в дом, тихо и тщательно избавляемся от расчлененки. Если б еще можно было убрать вид этой расчлененки из памяти и совести! От какой-нибудь расчлененки постоянно избавляются все нации, без исключения. Не хорони мы память в братских могилах, не выжили бы.

Наконец очень модный, очень загорелый доктор объявил меня здоровым, однако мое состояние не соответствовало его диагнозу. Я действительно ничего не чувствовал, ни внутри, ни снаружи, но ведь это как раз и настораживало. И почему, когда я что-то чувствовал, меня постоянно тянуло к лекарству? Должно быть, потому, что хоть ТЫ и не пустил настоящую пулю мне в мозг, ТЫ все равно пустил невидимую пулю в мой разум. Для большинства людей итог был бы плачевным в любом случае. Но я пережил куда больше всего, чем большинство людей, и ничего пока меня не убило. Я больше не был человеком в конвенциональном смысле этого слова, теперь я стал сверхчеловеком. Я ведь Больной Ублюдок. Невидимая пуля, пробившая мне голову, не размозжила ее, а, напротив, склеила – ну более-менее. Ты и я и мы с собой наконец воссоединились. Или, если посмотреть на это с другой стороны, мое со мной воссоединение стало ответом на самый важный из всех вопросов, самый всеобщий вопрос, вопрос, который мы все когда-нибудь да задаем себе или другим, по крайней мере мысленно:

ТЫ

БЛЯДЬ

ВООБЩЕ

КТО?

Покой, снизошедший на меня в «Райском саду», напомнил мне о покое, снизошедшем на лодку, после того как мы пережили хаос бури. Слышен был только плач выживших и шелест волн за бортом. Слава богу! – сказал священник. Слава богу! Мы попали в бурю и остались в живых! Худшее позади! Разумеется, священник ошибался. Завтрашний день уготовил нам веселых пиратов.

Вспомнив священника и как заблуждался он насчет божественного промысла, я преисполнился к себе отвращения. Да что я за человек такой? Почему я подсел на лекарство? У меня еще оставалась горстка прозрачных пакетиков с белым порошком – каждый размером не больше чайного саше. Билетики до луны и, к сожалению, обратно. В наивысшей точке полета можно внушить себе, что касаешься лица Бога, тогда как на самом деле там не лицо Бога, а ничего. Лекарство тоже было религией, и религию эту сотворил человек, а я атеист. Я не впаду в зависимость от нее, подобно миллиардам фанатиков, считавших религию опиумом для народа – или это опиум был религией для народа? – и, разорвав первый пакетик, я высыпал порошок в унитаз. И смыл.

Я расправился с третьим пакетиком и уже было вскрыл четвертый, как вдруг до меня донесся голос гашиша. Ты в своем уме? Я замер. Ну да, наверное, я был не в своем уме, но какой из них мой, я не знал. Ты отличный товар в туалет смываешь! Что правда, то правда, но мне он был ни к чему. А ты в курсе, сколько это все стоит? Я примерно представлял сколько. Дороже золота! Да, но… Ты не спеши. Все обдумай. Мало ли когда он тебе пригодится. Два пакетика с белым порошком, которые я держал в руке, молчали. В отличие от гашиша, лекарству не надо было ничего говорить. Возможно, гашиш был пророком, но белый порошок был богом.

Идея принадлежала Шефу, хотя, как знать, может, и Ронину. Они навестили меня после Нового года, когда мое пребывание в «Райском саду» уже подходило к концу, и вновь заговорили о ППЦ. Несмотря на холод, мы сидели на зеленой скамейке в саду, Шеф с одной стороны от меня, с другой – Ронин.