Преданный

Самое лучшее лежало в бардачке – бутылка столь изысканного коньяка, что мне даже как-то стыдно было пить его прямо из горла, но когда это стыд меня останавливал, и поэтому я пил. Приложив бутылку к саднящим губам, жадно раскрывшимся, чтобы принять это благословение, я вспомнил многое из того, что случилось за эти несколько часов, или дней, или лет, или сколько там я пробыл в ловушке у гангстеров, когда они вливали мне через воронку в рот воду, желая показать, что между источником жизни и источником смерти разница только в пропорциях. В этом смысле пытка – все равно что поход в церковь. Через какое-то время ни там, ни там тебе не покажут ничего нового. Ритуалы и повторы просто вдалбливают тебе то, что ты уже и так знал, но мог и забыть, поэтому-то палачи подходили к своей работе не только с палками, но и с пылом, как у заправских священников вроде моего отца, который тоже любил меня изощренно помучить. Теплое сияние восходящего солнца осветило мое темное нутро, наверное, это же теплое сияние восходящего солнца видел Иисус каждое утро, что ему довелось пережить на кресте.

Как вы меня нашли? – спросил я.

Я сходил к гадалке, ответил Ронин. Прочел твою судьбу по звездам. Выпотрошил гиену и изучил ее внутренности. Он поглядел в зеркало заднего вида и подмигнул мне. Шучу-шучу. Я позвонил одному своему товарищу, старому индокитайскому ловкачу, которого я знал, еще когда он служил в военной разведке. Он до сих пор в разведке. С этим просто так не завяжешь. Оторви подошву у своего ботинка и увидишь крошечный волшебный приборчик, который он мне дал, радиоволновой передатчик размером с ноготь. Японцы сделали. Изобретательные они засранцы.

Могли бы и побыстрее приехать.

В самую последнюю минуту всегда веселее. Мне по крайней мере.

Мог бы и сказать мне про передатчик.

Не хотел тебя зря обнадеживать. А вдруг бы он не сработал?

Неужели нельзя было дать мне хоть капельку надежды, пусть даже и ложной? Я протянул бутылку Бону, но он покачал головой и пожал мне коленку. Он переживал, что подвел меня, это было заметно, но не знал, как это выразить, поэтому сказал только, ты прости уж, потому что просить прощения он умел лучше, чем я. У меня годы ушли на то, чтобы попросить наконец прощения у Сонни и упитанного майора. Извинился ли я от всего сердца? Или сделал все через жопу? По крайней мере, начало было положено. Что до Бона, то я и сам не знал, как дать ему понять, что я вижу его горе и раскаяние, поэтому сказал только «давай-давай, сразу лучше станет», и он наконец взял бутылку, и мы с ним допились до братского ступора, общаясь без всяких слов, как это бывает у мужиков, животных или деревьев.

Наш путь лежал в «Рай», при котором имелся еще и гараж, где отвратительное месиво, бывшее мной, можно было незаметно извлечь из машины и занести внутрь. В «Раю» день был ночью, и ночь была днем, никто не спал, и всем было весело, если судить по смеху и крикам, которые просачивались в гостиную с верхнего этажа. Лё Ков Бой остался в гостиной, а Ронин с Боном отвели меня в гостевую комнату, где я тогда провалялся неделю, поправляя здоровье. Там уже сидел Шеф, а с ним – очень модный, очень загорелый и явно непростой доктор, судя по тому, с каким шиком он после смены носил слаксы и тонкую, явно подогнанную по фигуре рубашку, стоившую дороже самого дорогого моего костюма. С Шефом и Ронином он общался почтительно, но по-дружески и на меня в моем состоянии поглядел без всякого удивления. Ронин с Шефом могли бы привезти мне врача подешевле, из тех, что работают в обшарпанных больничках, куда обычно доставляют людей, промышляющих тем же, что и Лё Ков Бой, и где конфиденциальность ценится больше компетентности. А этот доктор был человеческим аналогом арийского авто, лучшим, что можно достать за деньги.

Не болтал? – спросил Шеф, пока очень модный, очень загорелый доктор осматривал мое вновь оголенное тело. Я лежал на той самой кровати, где я не получил никакого удовольствия, Ронин и Бон стояли рядом, а Шеф сидел в единственном имевшемся тут кресле. Коротышка, этот относительно везучий сукин сын, по-прежнему жил здесь, и по всей комнате валялись грязные трусы и пустые коробки из-под еды навынос. Не стала комната лучше и когда я, подняв глаза, увидел, что на потолке лежат, улыбаясь мне, не только Сонни с упитанным майором, но еще Битл, Урод и Уродец, которые, злобно скалясь и мрачно хмурясь, тычут в меня пальцами, не привыкнув еще к тому, что умерли и теперь вдруг нарушают все законы тяготения и восприятия.

А что, по мне не видно? – ответил я. Я рассказал ему о русской рулетке. Показал разряженный револьвер, который я вытащил из мертвой руки Битла, единственный сувенир от встречи с гангстерами, который мне действительно хотелось оставить себе на память.

Револьвер держал Бон, который сказал: при другом раскладе я бы их заставил подольше помучиться. Он не сказал, что спас мне жизнь, ему и не нужно было этого говорить. Он не болтал, сказал Бон. Он хотел убить себя, чтобы нас не сдавать.