Правый руль

Справа дремлет море. Слева и впереди — сопки, покрытые архитектурным лесом. Возле «Моргородка» кошусь на ценник альянсовской заправки — не подорожал ли бензин. Меня интересует верхняя строчка на стенде, про 92-й. Нет, пока держится. «Стабильность». Перевожу взгляд на экранчик климат-контроля — слева от руля и ниже. Фиксирую, что на городской дороге температура всегда на градус выше, чем на стоянке. По крайней мере, это справедливо для холодного времени года. Пролетев по широкому Некрасовскому путепроводу, разворачиваюсь на развязке. По зеркалам заднего вида пробегает огненная вспышка взошедшего солнца.

Мерцающие красно-бело-жёлтые в темноте, ярко-многоцветные днём, жгуты пробки тянутся к центру. Их бесконечные верёвки похожи на высоковольтные провода питания или змеиные хвосты. Они идут, как колонны войск на запад в 41-м. Переваливаются через сопки и бугры. Ползут, как ползёт на нерест горбуша по речному мелководью, обдирая о камни белое незагорелое брюхо и вытарчивая в воздух чешуйчатыми алюминиевыми спинами. Утром город вдыхает многотысячное стадо биометаллических моллюсков, чтобы вечером выдохнуть его опять, с хрипами, тромбами и судорогами. Это мой город, мой личный Владивосток, центр моей маленькой вселенной. В час пик пульс города учащается, его кровеносные сосуды разбухают от избыточного давления, грозя выйти из берегов. Но выйти некуда. Красные кровяные тельца города едут туда, белые — сюда. Снуют, подобно малькам, если тихо наблюдать за ними с камней у воды. Танцуют друг с другом, прижимаясь вплотную. Роятся подобно пчёлам, гудят, летят по диагонали неуправляемыми метеоритами. Если пробка по-вечернему мёртвая, с некоторых точек видно, как она, разветвляясь, уходит вдаль — настоящее пробковое дерево. Оно растёт у нас в черте города, это удивительное дерево, и зовётся «амурский бархат», и если отколупнуть кусок пробковой коры, откроется неимоверно яркого жёлтого цвета луб.

Стань машины вдруг прозрачными и бесцветными — и мы увидим тысячи серьёзных людей, низко летящих над асфальтом в сидячем виде и смотрящих перед собой. Они медитируют в пробках, как раньше медитировали в очередях. Когда я сильно спешу, а в последнее время, пересев на достаточно мощную машину, я сильно спешу почти всегда, пробка невыносима, как холостой безрезультатный бег на месте. Воистину лучше плохо ехать, чем хорошо стоять. С каким эйфорическим чувством освобождения ты наконец сбрасываешь верёвки общего потока! Вылетаешь из пробки, как пробка вылетает из бутылки, как снаряд из распираемого пороховыми газами орудийного ствола, как космическая ракета из тесной шахты и душной плотной атмосферы. Как засидевшийся в зале ожидания сперматозоид.

Я тренирую себя не нервничать из-за пробок. Может быть, тому виной иллюзия некоторой свободы внутри большой общей несвободы (захочу — перестроюсь в другой ряд), но в пробке время нельзя считать полностью потерянным, говорю себе я. Можно слушать музыку, отдыхать, вести телефонные переговоры, тем более что здесь тебя не слышат, как в офисе, нежелательные уши. В общественном транспорте, если меня угораздит попасть в него в час пик (те редкие случаи, когда машина в ремонте, или снегопад не дал мне выехать со стоянки, или я вдруг оказался пьян), оно кажется потерянным всегда. Водитель автобуса привязан к своему маршруту не слабее, чем троллейбус к проводам. Он медлительным слизняком тащится в правом ряду, стоит на каждой остановке по несколько лишних минут, добирая пассажиров. Человек, ездящий ежедневно автобусом на работу, получает серьёзный стресс перед началом каждого рабочего дня. Слава богу, я нечасто оказываюсь в автобусе, не сглазить бы. В эти минуты у меня снижается самооценка и портится настроение. Нет, я не «оторвался от народа» и никогда не оторвусь, дворняга. Просто я не выношу, когда всё происходит медленно и неприятно. Естественно стремиться к тому, чтобы всё происходило быстро и приятно. Это экономит время и прибавляет положительных эмоций. Что есть у человека, кроме его времени и эмоций, которые он должен успеть получить, пока это время не истечёт?