Прайм-тайм

Анника заглянула в наполовину полный мешок, стоявший у ног Анны. Видеокассеты разного формата лежали там вперемешку с распечатками графиков работы и разным мусором.

– И что тебе надо сделать со всем этим?

– Каталогизировать, классифицировать, архивировать. Записать временные коды всех лент, чтобы мы смогли начать монтаж программ, и все ужасно срочно. Собственно, это обнародуют только утром, но трансляции начнутся уже в субботу, точно как и планировалось.

– Но ее ведь еще даже не похоронили, – заметила Анника.

– Скажи это Большому боссу в Лондоне, – ответила Анна Снапхане, нажала на клавишу выброса кассеты на портативном монтажном контроллере, стоявшем у ее коленей, извлекла из него ленту правой рукой и секунду спустя сунула на ее место другую левой.

А пока устройство загружалось, Анна успела промаркировать самоклеящийся архивный ярлык, прижать его к извлеченной из контроллера кассете и положить ее в коробку. Мгновение спустя экран устройства засветился, и на нем появилась Мишель Карлссон.

Они обе окаменели при виде этой картинки. Мертвая женщина стояла перед ними и слушала, как ей что-то говорили в наушник.

– Нет, я хочу анархистов сначала, – произнесла она в свой микрофон кому-то в аппаратной, отвечая на вопрос, возможно, находившийся на какой-то другой ленте в ином мешке. Затем снова слушала.

В кадр вошла гримерша, изучила ведущую с расстояния в десять сантиметров, но Мишель не заметила ее, полностью сосредоточенная на информации, поступавшей ей в левое ухо.

– Анархисты сначала, – сказала она, – потом нацистка, крупный план левой камерой слева так, чтобы ее свастика заполнила экран.

Гримерша протерла Мишель лоб тампоном, взяла кисточку, подкрасила одну бровь, удалилась из кадра.

– О’кей, – сказала Мишель и кивнула, мимикой поблагодарила исчезнувшую гримершу, подняла руку в знак приветствия, вдавила наушник в ухо. Повернулась на четверть оборота и посмотрела в камеру абсолютно пустым взглядом.

Анника уставилась в ее холодные глаза, и ей сразу стало немного не по себе. Она не увидела в них и намека на радость, удовольствие, только страх.

Мишель Карлссон кивнула снова и внезапно преобразилась.

Резко изменилась, словно по мановению волшебной палочки. Ее лицо стало совершенно другим, глаза ожили, заблестели, поток душевного тепла, который она сейчас излучала, выплеснулся за рамки экрана, достиг Анники и Анны, заставил их улыбнуться.

– Добро пожаловать в нашу программу, – сказала Мишель Карлссон мягким, волнующим сердце голосом. – Сегодня мы в последний раз за это лето встречаемся во дворце Икстахольм в Сёрмланде, с гостями и артистами и…

Она вдруг словно окаменела, прижала руку к уху, поток тепла сразу прекратился.

– О’кей, – сказала она. – Раз-два, раз-два, слышно меня сейчас? Раз-два?

– Что это за лента? – спросила Анника.

– Возможно, запись с камеры номер два, – сказала Анна Снапхане и увеличила скорость воспроизведения. Звучание изменилось и стало напоминать неразборчивую болтовню Дональда Дака, на экране появились две полосы, все люди задвигались быстро, словно персонажи немого кино. Анника стояла и смотрела, как завороженная, на этот калейдоскоп реальных событий.

– Да, – подтвердила Анна Снапхане минуту спустя, когда начала воспроизводиться сама запись, – это камера номер два.

Она еще увеличила скорость воспроизведения, теперь на экране присутствовало семь полос вместо двух, звук же переместился в область высоких частот, к самой границе слышимости.

Пока кассета прокручивалась дальше, Анна потянулась за следующей, взвесила две на руке, взяла одну из них. Приготовила архивные этикетки, ждала, ссутулившись, пока первая кассета закончится. Потом Мишель начала разговаривать и смеяться на трех мониторах одновременно. На заднем плане стояли гости и техники и таращились на звезду. Ведущая улыбалась с блестящими глазами, хмурилась, когда слушала других, приветствовала гостей. Камеры неотступно следовали за ней, каждое ее движение было важно, точно так же, как и каждое выражение лица.

– Просто невероятно, – сказала Анника, – что это имеет такую силу.

– Об этом ведь есть в Библии, – сказала Анна, теребя пальцами архивные этикетки. – Первая книга Моисеева, четвертая глава.

Анника, знавшая, что ее подруга посещала воскресную школу Евангелического национального общества в Питхольме, молча ждала продолжения.

– Для людей важно, чтобы их ценили, – сказала Анна Снапхане. – Когда мы не получаем заслуженного признания, это крайне пагубно действует на нас. Разрушает всю нашу жизнь.

– Ты опять имеешь в виду Каина и Авеля?

– Первый задокументированный мотив убийства в мировой истории, – ответила Анна Снапхане.

– Значит, – сказала Анника, – я просто не в курсе.

Анна скинула с ног туфли.

– Каин стал земледельцем, Авель – пастухом. Они принесли свою жертву Господу, Каин пришел с плодами земли, Авель – с первыми ягнятами своей отары. Но Всевышний увидел только дары Авеля, а Каина просто не заметил.

– Господь, другими словами, повел себя крайне непедагогично как руководитель, – констатировала Анника.