Прайм-тайм

Слова давались ей с трудом.

– До или после скандала в Конюшне?

Анна зажмурилась, почувствовала, что слезы подступают к глазам.

– После, по-моему.

– Почему?

– Я хотела проверить, насколько оно тяжелое.

Анна пожалела о сказанном, стоило ей закончить фразу, как собственный аргумент показался ей слишком слабым.

– Когда ты видела оружие в последний раз, помимо того как в автобусе после убийства?

Она попыталась порыться в памяти, но всплывавшие в хаотичном порядке картинки не отличались четкостью, поскольку мешали переживания того вечера вкупе с чрезмерным количеством выпитого алкоголя.

– На столе в общем зале, – сказала она наконец.

– Ты уверена?

– Так мне кажется.

– В какое время это было?

– Не знаю. После Конюшни. Пожалуй, после того, как Мариана и Бэмби поругались из-за сексапильных красоток.

В половине третьего.

Комиссар смерил ее холодным взглядом:

– А потом? Куда ты направилась?

Анна напрягла память.

– Я хотела поспать немного, но стоял такой шум, что я снова пошла наверх.

– То есть после трех ты находилась в своей комнате в Южном флигеле.

Анна попыталась вспомнить, кивнула: да, так, наверное, все и было, смогла наконец дышать нормально.

– Ты можешь объяснить, как тогда получается, что тебя видели перед автобусом в 03:15?

Комната накренилась, Анна оперлась о поверхность стола, старалась говорить спокойно.

– Что? – сказала она. – Кто видел меня?

– Несколько человек. Какое дело привело тебя к автобусу после трех часов ночи?

Голова пошла кругом: нет, нет, нет!

– Я не помню, – выдохнула она.

– Ой ли. До этого момента память вроде тебя не подводила.

Анна снова задумалась, паника охватила ее. Что она делала? Что говорила? Где была?

– Я… купалась, пожалуй…

– В проливной дождь? Давай попробуем сначала. Если будешь лгать, делай это не столь глупо.

Слова комиссара были наполнены презрением.

– Я не помню, – сказала она и почувствовала, как слезы потекли по щекам.

У нее и мысли не возникло стереть их, она подняла глаза. Ее голос дрожал, она запиналась почти на каждом слове:

– Я не помню! Вы должны верить мне! Я была сильно пьяна, наверное, просто забрела не туда, мне требовалось наверх во флигель. Пожалуй, я просто заплутала! Я не делала этого!

Ожидание и жара не лучшим образом сказывались на Аннике, с каждой минутой ей становилось все труднее сохранять спокойствие и обуздывать обуревавшую ее жажду деятельности. Солнечный свет, пробиваясь сквозь листву, рисовал резкие тени от нее на всех предметах вокруг, когда она сейчас при полном безветрии оставалась совершенно неподвижной. Рядом с журналистами паслись овцы, пахло шерстью и дерьмом. Анника предпочитала держаться в стороне и от животных, и от коллег, которых явно не трогала ситуация.

После Марианы и Бэмби парад свидетелей приостановился. Других журналистов это, похоже, нисколько не беспокоило, они болтали беспечно, прислонившись к стенам и камням.

Анника направилась к Конюшне, потрогала дверь. Заперта. Села на лестницу, вдыхала воздух полной грудью, пыталась освежиться. После короткого сомнения достала свой мобильник. Никаких сообщений. Она вздохнула разочарованно. У него конечно же не было времени позвонить из-за детей и прочих забот.

– Ты с ней встречалась когда-нибудь?

Она ошарашенно подняла взгляд, солнце ослепило ее, она поднесла руку к глазам, защищаясь. Боссе, репортер из «Конкурента».

– Нет, – ответила Анника его темному силуэту. – Но я общаюсь с Анной Снапхане, одной из ее помощниц, время от времени бываю на «Зеро Телевидении». И у меня такое ощущение, словно я знала и ее.

Боссе вздохнул, без приглашения сел рядом с ней и вытянул ноги.

– Понимаю, что ты имеешь в виду, – сказал он. – Я несколько раз встречался с Карин Беллхорн, и она рассказывала о Мишель. Какого труда ей стоило справляться с собственной популярностью. Как это мучило ее. Насколько она могла быть неуравновешенной, раздражительной и ранимой. Как она обожала общее внимание к себе, когда ее показывали по телевизору.

– Печально, – прокомментировала Анника, – что успех может подобным образом влиять на людей.

Ее коллега взял маленькую палочку и принялся рисовать на покрывавшей лестницу пыли.

– Мы ведь тоже к нему стремимся. Нам нравится, когда знаменитостям что-то удается. Это почти столь же хорошо, как когда они где-то оступаются.

– Кто-то идет, – сказала Анника, и как по сигналу фотографы приготовили свою аппаратуру и обратили взоры в сторону дворца, а Боссе и Анника достали блокноты и ручки.

Стефан Аксельссон был высоким худым блондином с короткой стрижкой. Вместе с остальными Анника осторожно приблизилась к видеорежиссеру. Когда никто другой не сделал попытки завязать с ним разговор, все только стояли и глазели, она сделала шаг вперед, представилась и попробовала задать безобидный вопрос.

– Оставьте меня, – прошипел он, его лоб блестел от пота, а покрасневшие глаза свидетельствовали по меньшей мере о плохо проведенной ночи. – Пусть она покоится с миром.

– Это, значит, был Аксельссон? – спросил Боссе.

– Он, конечно, настоящая задница, – ответила Анника, наблюдая, как видеорежиссер идет к своему старому «саабу». – Но дьявольски талантлив.