Прайд Серого Льва

Я нахмурился. Как-то это все не очень походило на нашу красавицу. Легко воспламеняемая, резкая в суждениях, она все же не была способна хранить в себе тщательно скрываемую ненависть, тем более что тот случай уже был ею давно прощен… Ната, тем временем, продолжала:

— Я не знаю, что случилось. Едва ты ушел — и она буквально в лице поменялась. Как я не пыталась к ней подход найти — все в штыки.

— Ладно… — я указал Нате на очаг, и она согласно встала и опять занялась приготовлением ужина. Я стянул с ног мокасины и вытянулся на постели — практически весь день, мы вместе с Чером осматривали силки, и набегались по лесу, более чем достаточно… Лина еще плотнее сжалась в комочек, словно превратившись в колючего ежика. Преодолевая ее сопротивление, я перевернул ее лицом к себе.

— Оставь меня!

Губы у нее дрожали, по щекам, оставляя разводы, стекали крупные слезы. Я поправил сбившиеся в беспорядке волосы, так очаровавшие меня когда-то, и девушка упрямо и зло мотнула головой:

— Отрежу! Налысо постригу! Не хочу!

— Да что с тобой?

— А ты не знаешь, да? Ничего не знаешь?

Я молчал, не понимая причины ее вспышки. Но Элина и не ждала ответа.

— Как же! Все вы так! Хорошенькая, миленькая, а как живот мне приделал — так в сторону! Да? Ночью всегда к Натке, под крылышко — а меня к стеночке?

— Лина! Ну, с чего ты…

— С того! Ну и трахайтесь, себе на здоровье, я и без вас обойдусь! Ой!

Она вдруг схватилась за живот, и ее лицо прорезала гримаса непритворной боли.

— Что с тобой?

Девушка, всхлипывая, как-то обречено заскулила…

— Вам хорошо… А мне? Стала, как корова какая-то, ни сидеть, ни лежать нормально не могу. Все болит… тянет. Уснуть полночи не могу. Противно, даже от воды тошнит. А еще вы тут… кувыркаетесь. Тебе не понять, как мне плохо… И во рту, будто как рыба протухшая! — она снова всхлипнула. — Пятна эти, ничем не сводятся. Будто меченая! А я мороженое хочу! Настоящее! Чтобы в вазочке, с ложечкой красивой, и шоколадом полито! Из трех шариков, разных — как нам на конкурсе подавали! И ягоды — клубнику, а не то, что сейчас под кустами растет! А это мясо и клубни я уже видеть не могу! И запах, что Натка варит… словно помои!

Ната обиженно посмотрела на меня, перестав нарезать ломти хлебного корня.

— Лина… Девочка ты наша! Не обижайся на нас. Мы не хотели тебя обидеть… наоборот все. Просто, старались тебя не беспокоить….

— Да знаю я все! Куда мне сейчас? — она неприязненно показала на свой живот. — …Поперек себя шире. Я не хочу ничего. Как подумаю, из-за чего он у меня стал таким — так… Больше в жизни никогда к себе никого не подпущу! Ой!

— Толкается?

— Да… Сильно.

Ната снова присела рядом и протянула мне чашку с горячим бульоном — фирменный напиток моих подруг, обычно мы пили его перед более существенной едой.

— Я не успела с ужином… Ты пока подкрепись, а там и мясо сварится.

— Спасибо, родная. Может, ты тоже? — я обратился к Элине. Она поморщилась…

— Нет. Не хочу. Воротит…

— Линочка, тебе надо есть. Ну, хоть немножко. Это нужно ребенку. — Ната взяла ее за руку и слегка сжала.

— Нет! Не буду! Правда, не могу — тошнит только от вида… Извини, Натка.

Ната приобняла ее, положив голову подруги себе на колени — и та не стала противиться.

Они обе о чем-то стали шептаться — как в прежние времена, а я, довольный таким исходом дела, принялся, есть кусок слегка поджаренного корня, запивая его горячим бульоном. Кажется, мой приход все-таки, примирил девушек… Ната положила свою ладонь на ее живот — Элина тяжело откинулась на подушки и, со вздохом скосила глаза на ее руку. Она преувеличивала — для ее срока живот был в нормальных, на мой взгляд, размерах. Она просто боялась… Ни специальной клиники, ни опытных врачей — и естественный страх перед тем, что должно с ней произойти через несколько месяцев. При всей своей, просто отчаянной порою храбростью, зачастую граничившей с безрассудством, девушка не переносила даже малейшей боли — и любое упоминание о предстоящих родах, воспринимала как какую-то издевку…

— Давай, я попрошу Дока, пусть принесет тебе из степей травы для аппетита. Тебе ведь надо есть — а то не только себя, но и ребенка заморишь…

— Нет! Не хочу! Отстань!

Она оттолкнула склонившуюся над ней Нату, и повернулась лицом к стене. Ната встряхнула головой, и, молча, вышла наружу. Я отставил чашку — похоже, до мира еще далеко…

— Алинка… Ну зачем ты так?

Она вдруг вздрогнула и схватила меня за руку.

— Как? Как ты меня назвал?

— Алина… Ты что, обиделась? Это ведь одно и то же.

— Я не обиделась…

Она опять стала всхлипывать. Я слегка растерялся — если уж на такую мелочь следует подобная реакция, то, каково было весь день выносить это Натке?

Я взял ее за руку — запястье у девушки было таким узким на вид… Но многие знали, сколь тверда, бывала эта рука. Моим девушкам пришлось многое пережить, приходилось и убивать…

— …Мама меня так звала… А Элиной, или Линкой — никогда. Вы с Наткой, почему-то сразу стали обращаться по-другому, я и привыкла… А сейчас все вспомнилось.

— Я не знал.

— Не извиняйся. Я в норме… Только устала.

— Лина… Элина. Алинка… Как ты хочешь?