Позывные дальних глубин

— Э, человек, зачем так нехорошо говоришь! — татарка взмахнула рукой, будто отгораживаясь от недобрых речей. — Разве мало было таких в русских или украинских сёлах, кто как конфетку лизал немецкие сапоги? Плохие люди везде есть. Даже у греков и у болгар, которые здесь вместе с нами всегда жили. А почему их никто не трогал? Все беды ваш «батька усатый» лишь на крымчаков обрушил.

— Да не прикидывайся ты сиротой! — голос у старика негодующе крепчал. — Будь ты мужиком, я бы с тобой иначе поговорил. А с бабы что возьмёшь? Баба — она и есть баба.

— Не баба, женщина я! — оскорблённо выкрикнула татарка и обвела взглядом салон, стараясь хоть в ком-то найти поддержку.

Пассажиры с улыбкой переглядывались, но никто не желал вмешиваться в завязавшуюся перепалку. Похоже, всё это воспринимали как дорожное развлечение.

Старик обратился к Егору, надеясь на понимание.

— Она вот о греках, — сказал, кивнув на татарку. — Ну, лады. Был у нас в отряде Мишка Будулаки. Лихой разведчик, свойский мужик — из греков, значит. Помню, отрывались мы как-то от карателей, двое суток почти без передышки пёхали по горам. Жарища, пыль, во флягах ни капли. А тут аул на пути. Смекаем, всем туда заходить опасно — мало ли что?

А Будулаки обвешался флягами и один пошёл. Ну, ждём. Час проходит, два проходит. Жажда всех так донимает, что терпеть уже нет никакой возможности. А Будулаки всё нет и нет. Не выдержали, сами пошли. Смотрим, а наш Мишка на сосне висит у самой крайней сакли… Глаза выколоты, всё тело ножами исполосовано, а на шее, как бы с намёком, связка продырявленных фляжек нацеплена. Так мы им, гадам, за это… Сам понимаешь.

— Понимаю, понимаю, — встряла татарка. — Партизаны тоже ведь не ангелочками были. И у крымчаков есть к ним свой счёт. Но я ведь об этом тебе не напоминаю. Ты лучше сам подумай, как нам всем дальше под одним солнцем жить. Ведь никуда мы друг от друга не денемся. Кому лучше стало, что крымчаков отсюда выгнали? Ты посмотри в окно: кругом голо и пусто, как после чумы. А когда- то здесь были цветущие сады и богатые виноградники, кукуруза росла выше головы всадника. Как хочешь понимай, но край этот трудом коренных крымчан богател. Всем нам тогда хватало этой земли, как одного воздуха и солнца.

— Вот-вот, — напирал суровый старик. — Сейчас ты Божья овца, но дай тебе палец — скелет из кожи вытряхнешь. А случись что опять, лихая пора какая, крымчаки твои вот им, — старый партизан кивнул на моряков, — опять в спину стрелять станут.

— Зачем недоброму чувству волю даёшь? Спроси лучше, старый человек, своё сердце, и оно тебе подскажет, что все люди давно устали от пролитой на крымских камнях крови.

— Я об этом давно себя спросил и ответил самому себе раз и навсегда. Ни прощать, ни забывать что-либо перед памятью своих погибших на войне товарищей я никогда не стану. — Он ткнул свернутой газетой в сторону Непрядова. — Пускай вот они, молодые, решают, как быть дальше. Но упаси Бог, если память у них будет короче нашей. Тогда снова придёт беда.

Троллейбус затормозил на очередной остановке. Старик сунул газету в карман холщового пиджака, подхватил плетёную корзинку с овощами и начал продвигаться к выходу. Вслед за стариком подалась и бойкая пожилая татарка. Вероятно, дороги их на этом не расходились. И прежде чем троллейбус снова тронулся с места, было видно, как старик с татаркой продолжили свой спор. Тем не менее, оба всё же рядышком пошагали в одну сторону. Глядя им вслед, Егор наивно подумал: «А ведь помирятся ещё…» Во всяком случае, ему так хотелось бы. Он и прежде кое-что слышал о гонимых татарах. Но никогда не задумывался всерьёз, кто же во всём случившемся прав, а кто виноват. Да мало ли в жизни огромного и многонационального государства было такого, что вполне укладывалось в сложившихся стереотипах общего сознания, даже если эти стереотипы были перевернуты с ног на голову. Егор полагал, что необходимо время, чтобы во всём этом спокойно разобраться, и все бушевавшие страсти привести к общему знаменателю истории земли российской. Разумеется, в чём-то права была татарка, натерпевшаяся лиха на чужбине. Но и старый партизан, искренний в своем гневе, не менее был прав. Уходя, старик многозначительно подмигнул Непрядову, мол, сам покумекай, командир, если голова на плечах есть — тебе Родину теперь защищать, а я своё отвоевал… Егор сожалел, что ему так и не удалось до конца дослушать разговор двух так не похожих друг на друга людей. Однако успокоительной показалась мысль, что даже самые кровоточащие и мучительные раны вечными в памяти не бывают. Время всё излечит и расставит по своим местам.

7

В Севастополь прибыли под вечер. День был воскресным и особых забот пока не предвиделось. Мичмана Непрядов отпустил до понедельника домой, старшин разместил в казарме учебного отряда, сам же устроился в гостинице, располагавшейся в центре города.