На человеческом уровне эти аспекты четко выражены в законах, относящихся к отцовской власти, необычайно строгой в Израиле, так как стабильность в семье, которой требовал от народа завет, была очень важна (см., напр.: Исх. 20:12; 21:15,17; Втор. 21:18–21; 27:16; Прит. 30:17). На общественном уровне отец–израильтянин был главой семьи и дома («главой отчего дома», как это в точности звучало на еврейском языке). Иными словами, он обладал семейной, юридической, воспитательской, духовной и даже военной властью над довольно значительной группой людей, включая взрослых сыновей и их семьи, а также всех подчиненных ему людей, — то есть над так называемой «расширенной семьей». Резюмируя вышесказанное, можно утверждать, что отец был человеком, имевшим немалую власть, социальную значимость и обязанность защищать своих домочадцев. Иллюстрацией этого явления, хотя и с различным смыслом, служит защита Иоавом своего взрослого сына Гидеона (см.: Суд. 6) и плач Иова о том, что он потерял в результате бедствия, лишившись семьи и состояния (см.: Иов. 29, 30). Почти наверняка можно утверждать, что именно эти главы домов действовали совместно как «старейшины», о которых мы читаем во многих еврейских историях.
Поэтому отцовство Яхве не было метафорой, характеризующей чувства. Скорее, речь шла, с одной стороны, о власти, а с другой, — о послушании, причем в рамках доверительных отношений, из которых израильтяне могли извлекать пользу и благодаря которым они могли получать защиту. Уже сейчас можно понять, как вышесказанное соотносится с тем, что Иисус осознавал Бога как Своего Отца, поскольку власть, готовность повиноваться и полное доверие были главными признаками тех близких отношений, которые Он демонстрировал в Своей жизни.
Хотя в еврейской Библии идея отцовства Яхве не так важна, как идея завета, между этими явлениями существует тесная связь. При анализе текстов, где используется язык отцовства и сыновства, обнаруживается интересный двойной аспект, который аналогичен двойному характеру самого завета, а именно: отношения между Израилем и Богом были фактом, состоявшимся благодаря Богу, а также требованием, которое Израиль должен был исполнять. Завет был одновременно и утверждением, и побуждением. Что касается сыновства, этот же самый двойной аспект возникает, когда мы замечаем различие между фрагментами, где Израиль называется «сыном» (в единственном числе), и фрагментами, где Израиль называется «сыновьями» или «детьми» (во множественном числе).
Есть несколько отрывков, где Израиль как единое целое называется сыном Яхве или же Яхве изображается как Отец всего народа. К ним можно отнести Исх. 4:22; Втор. 32:6,18; Ос. 11:1; Иер. 31:9; Ис. 63:15,16; 64:8.
Суть здесь в том, что Израиль как народ существует благодаря Божьим деяниям, связанным с творением и воспроизводством. Бог был отцом и Израиль был Его сыном, потому что Бог их создал. И положение сына Яхве они занимали не в силу выбора, действия или какого–то достоинства, — сыновство Израиля —
Есть другие отрывки, где Израиль называется сыновьями Яхве (во множественном числе). К ним можно отнести: Втор. 14:1; Ис. 1:2; 30:9; Иер. 3:22.
Главная тема этих отрывков — обязанность израильтян демонстрировать перед Яхве свою верность и послушание, которые требуются от сыновей. Так, во Втор. 14:1 утверждается, что «сыны» Яхве, святого Бога, должны сами быть святыми. В большинстве пророческих отрывков, где есть эта метафора, слово «сын» стоит во множественном числе, и израильтяне обвиняются в неисполнении своей сыновней обязанности — жить в повиновении Богу. Например, в вышеупомянутых текстах они — «мятежные дети», «лживые дети». Этот второй аспект сыновства Израиля, несомненно, сочетается с другим аспектом основанных на завете отношений, а именно с требованием послушания, которое относилось ко всем отдельным членам израильского общества.
Итак, мы обнаруживаем, что в одной и той же метафоре, характеризующей отношения отца и сына, содержатся оба полюса завета: Божья инициатива и послушание Израиля.