Проблема тишины в советских коммуналках стояла более чем остро. В одной квартире проживали люди слишком уж разные. Разных профессий, разного воспитания, с разным распорядком дня, по-разному эмоциональных и, в общем, не имеющие совершенно никаких мотиваций учитывать интересы друг друга. Чужие же люди.
Составители «Правил внутреннего распорядка в квартирах», принятых в 1929 году, пытались, естественно, регламентировать и этот вопрос. Ввели там особую строчку: «Ночной покой с двенадцати часов ночи».
Но все равно народ предпочитал жить так, как было проще и удобнее. То есть полностью игнорируя интересы соседей.
Михаил Кольцов писал в одном из фельетонов:
«Если вы член жилтоварищества, а стенки в квартире тонкие и над ухом у вас соседи круглые сутки жарят на граммофоне, да еще одну и ту же надоевшую, допотопную пластинку “Гайда, тройка, снег пушистый”, – садитесь и пишите жалобу.
А если уж пишете, – пишите с умом. Пишите по моде. Мода вся в начальных строчках:
“В правление жилтоварищества дома № 742 по Мелиоративно-Благовещенскому переулку. Копия граммофонной фабрике ‘Трудовой фокстрот’. Копия 96-му отделению милиции. Копия бюро секции здравоохранения при райсовете. Копия редакции газет: ‘Правда’, ‘Известия ЦИК’, ‘Рабочая Москва’, ‘Комсомольская правда’ и ‘Гудок’. Копия сектору контроля НК РКИ СССР, товарищу Ройзенману. Копия международному кооперативному альянсу. Копия председателю ЦИК СССР тт. Калинину, Петровскому. Настоящим категорически протестую против незаконной и нарушающей правила общественного порядка игры на музыкальных инструментах, происходящих…”
– Откуда, – спросите вы, – такая мода?
Мода пошла сверху. От начальства. Из учреждений».
Но, несмотря на это, конфликт на почве соблюдения тишины был для коммуналок нормой.
Острее всего коммунальную жизнь воспринимали, естественно, дети. Клоун Юрий Никулин писал в книге воспоминаний:
«Как потом рассказывала мама, меня ввели в небольшую комнату в доме номер пятнадцать по Токмакову переулку, показали на новенькую кроватку с сеткой по бокам и сказали, что здесь мы будем жить. Осмотрев кроватку, потрогав на ней блестящие шишечки, поглядев в выходящее во двор окно, я сказал родителям:
– Ну а теперь поедем обратно к бабушке в Демидов.
Когда же выяснилось, что мы никуда не поедем, а останемся здесь навсегда, я горько заплакал».
Так произошло его знакомство со своей первой в жизни коммуналкой. Впрочем, довольно скоро он освоился и даже начал получать некое удовольствие от новых жизненных форматов.
Жизнь, впрочем, была не сахар. Никулин вспоминал:
«В коммунальной квартире под номером один на первом и единственном этаже деревянного, с облупившейся зеленой краской дома мы занимали девятиметровую комнату. Окно с занавесочкой, зеленые обои, небольшой квадратный обеденный стол в углу, за ним же занимался отец, а я умудрялся делать уроки. Рядом – кровать родителей, здесь же сундук, на котором спали часто гостившие у нас родственники. По всем углам комнаты лежали кипы газет и журналов (отец запрещал их выбрасывать). На ночь из коридора для меня приносили раскладушку. Это была деревянная походная кровать, проданная нам старушкой соседкой по двору. На ней во время Русско-японской войны спал в походах ее покойный муж, полковник Русской армии. Кроватью я гордился. Мне даже казалось, что она до сих пор пахнет порохом. Правда, в первую же ночь я провалился на пол: гвоздики, державшие мешковину, проржавели, да и сам материал прогнил.
Раскладушку полковника на другой день отремонтировали, прибив новый материал, и я спал на ней до окончания школы.
Остальные шесть комнат в квартире занимала семья Холмогоровых. Старики Холмогоровы – в прошлом домовладельцы – жили вместе со своими взрослыми сыновьями Гавриилом Михайловичем и Виктором Михайловичем, с их женами (я их называл тетей Галей и тетей Калей) и их дочерьми Ниной и Таней. Всего в квартире жило одиннадцать человек.
С девочками, двоюродными сестрами Таней и Ниной, мы учились в школе в одном классе. Часто вместе играли.
К счастью, наша квартира не представляла собой типично коммунальную. Двери во всех комнатах не имели замков. На кухне, где с утра до вечера жужжали примусы и звякала посуда, никто никогда не ругался: наоборот, кухня в нашей квартире стала своеобразным клубом, где шли задушевные беседы женщин, обсуждались прочитанные нами книги или новый кинобоевик с Мэри Пикфорд в главной роли.
Наши семьи сближало то, что мой отец учился вместе с дядей Витей и дядей Ганей в одной гимназии.