«Кельи, отведенные нам, были чисты и уютны. На беленых стенах висели иконы и теплились лампадки. Зато пища оказалась негодной. Все две недели пребывания сидели мы на хлебе и чае... Великая Княгиня ходила на все службы. Поначалу с ней ходил и я, два дня спустя был сыт по горло и просил уволить меня от сей обязанности, сказав, что монахом не стану наверняка, Об одной из служб сохранились у меня особенно мрачные воспоминания. Пришли на нее четверо черноризцев-отшельников. Клобуки они скинули, виднелись изможденные лица. Босые ноги и голые черепа были словно черной их ризе белая оторочка. Одного из них мы посетили в лесу, в землянке, где жил он. В узкий проход в земле в нее ходили, верней вползали, на четвереньках... Отшельник наш лежал на полу. Всегоубранства в его кельи была икона Иисуса с лампадкой. Он благословил нас, не сказав ни слова».
«Мимо Иисусов, мимо огромных красных крестов, поставленных монахами по всем Соловкам, лежит дорога на Секирную гору. Иной перекрестится, иной матюкнет вслед мистике придорожной — мертвой голове, что на кресте вырезана среди титл таинственных. У подножья горы Секирной куполок часовенки сквозь кусты просвечивает. На этом самом месте двое праотцев соловецких, двое чудотворцев знаменитых, церковью православной канонизированных, даму карельскую высекли...»
«Соловки — страна чудовищно жутких контрастов... Я живу в Филипповой пустыни, где некогда спасался митрополит Филипп. Сейчас там находится зоопитомник, а для его обслуживания туда выделены самые подонки соловецкого населения; и то, что сейчас там творится, превосходит позор всякого публичного дома, всякого воровского притона. Контраст между тем, чем было в течение веков это место, освященное молитвами спасавшихся там праведников и многих тысяч паломников, и тем, что теперь там происходит, — чудовищен, оскорбителен... мне этот контраст представляется порой не случайным, а преисполненным какого-то глубокого значения».