Повседневная жизнь Пушкиногорья

26 мая 1911 года состоялось торжественное освящение Пушкинской колонии и нового дома поэта. В этот день епископ Псковский и Порховский Алексий перед панихидой на могиле Пушкина произнес речь, которую начал такими словами: «Любовь христианская собрала сюда, в обитель Святогорскую, под сению которой покоится вечным сном великий русский поэт А. С. Пушкин. Сегодня день его рождения (1799 г. мая 26). Псковское дворянство пожелало ознаменовать этот день открытием колонии для писателей русских и народных учителей и учительниц в селе Михайловском, в том самом имении и доме, где жил и вырос великий наш поэт. Лучшего памятника А. С. Пушкину, чем этот, пожалуй, и не выдумаешь. Но прежде чем приступим к осуществлению нашего желания, помолимся за упокой души раба Божия Александра, помолимся о нем и на его могиле испросим через молитву как бы разрешения самого хозяина на то дело, начало которому мы хотим положить сегодня»^[392].

Заново выстроенный дом поэта вызывал подчас крайне негативные отклики, прямо связанные с концепцией музея. Осуждалось желание авторов проекта создать нейтральное музейное пространство, не мемориальное, а символическое. Вот один из таких откликов: «„Дом-музей“ — неудачная имитация старины. <…> Со стороны усадьбы это почти казарма, нечто вроде хорошо выстроенного дома, какие встречаются на станциях железных дорог и служат помещением для кого-нибудь из администрации, но со стороны реки, закрытый зеленью, он красиво выглядывает с горы своими белыми колоннами и дает иллюзию помещичьего жилья. Внутри подделка чувствуется особенно сильно: гладкие белые стены аккуратно выбелены, двери и окна почти современного вида, в особенности обстановка, являющаяся неудавшейся копией старины. Всю мебель для „Дома музея“ делали на заказ по образцу обстановки дома в Тригорском. Еще первая комната, изображающая собой гостиную, с белыми креслами и диваном стиля empire обставлена более удачно, хотя блеск стен, полов, мебели слишком бьет в глаза. В биллиардной комнате — безобразный громоздкий биллиард, покрытый ярко-зеленым канцелярским сукном, а подлинный пушкинский биллиард, случайно уцелевший от обстановки прежнего дома, хранится, говорят, где-то в сарае… <…> В комнате, изображающей кабинет поэта, большой письменный стол, диван, несколько кресел и стульев, сделанных тоже „под старину“. Комната производит впечатление совершенно необитаемое: это не то официальный кабинет какой-нибудь конторы, обставленный с претензией на стиль, не то помещение в доме, „сдающемся с мебелью“. Конечно, трудно восстановить все детали обстановки времен Пушкина, но все же нельзя не пожалеть о том, что при устройстве этого кабинета, как и вообще всего остального помещения, было приложено слишком мало художественного чутья и искренней любви к прошлому»^[393].

Эта суровая оценка, вероятно, была не очень справедлива, но одно можно сказать утвердительно: новый музей устраивал далеко не всех. Его концепция была непривычна для русской публики, отдавала модернизмом, с которым сроднились далеко не все представители интеллигенции, и смелое решение, принятое В. А. Щуко и его единомышленниками, находило много противников^[394].

Писательская колония начала работать с лета 1911 года. По уставу колонии в ней могли проживать временно или постоянно престарелые и неизлечимые больные или переутомленные работой и потому нуждающиеся в отдыхе писатели, вдовы писателей, учителя и учительницы сельских и городских школ. Но всерьез использовать возможности колонии так и не смогли: насельников было мало. Подробные воспоминания о ней составила писательница В. В. Тимофеева, которая была более известна под псевдонимом Починковская. Сотрудница Ф. М. Достоевского по журналу «Гражданин», написавшая о нем интереснейшие воспоминания, жила теперь в Михайловском.

На момент приезда В. В. Починковской попечителем колонии был Г. Г. Корсаков, помещик из села Васильевского. В летнее время в колонии жили учительницы («епархиалки», как их называет В. В. Починковская). Обслуживала колонию в Михайловском немногочисленная прислуга, в основном из местных жителей. «Флигелей для „призреваемых“ два, — писала В. В. Починковская. — Один для литераторов, с никелированными кроватями, но с запахом конюшни, из которой он перестроен. <…> Учительницы тоже советуют мне поместиться в другом, хоть и без никелированных кроватей и с запахом карболки и йодоформа в столовой, что прежде был амбар…»^[395]