Повседневная жизнь Пушкиногорья

Отметим одну бытовую деталь: прямо напротив двери в пушкинскую комнату, по словам И. И. Пущина, помещалась комната няни со множеством пяльцев — девичья. Арина Родионовна «по выслуге лет» и благодаря почетной должности кормилицы и няни господских детей занимала в поместье особое положение. Она должна была приглядывать за дворовыми девушками и руководить их работой по дому. Известно, что Арина Родионовна с детства была обучена всевозможным крестьянским ремеслам: умела прясть, ткать, шить, вышивать, вязать и плести кружева^[180]. Крепостные девушки собирались в няниной комнате и работали под ее руководством, проходили они туда неизменно мимо пушкинской двери.

Пущин описывает, как они вместе с хозяином ходили смотреть на работу молодых швей. «Вошли в нянину комнату, где собрались уже швеи. Я тотчас заметил между ними одну фигурку, резко отличавшуюся от других, не сообщая, однако, Пушкину моих заключений»^[181]. Пушкину, неравнодушному к женской красоте, такие наблюдения, конечно, скрашивали его заточение. Но примечателен молчаливый монолог, который состоялся между хозяином и его гостем в няниной комнате при созерцании работающих девушек. Пущин сообщает: «Я невольно смотрел на него с каким-то новым чувством, порожденным исключительным его положением: оно высоко ставило его в моих глазах, и я боялся оскорбить его каким-нибудь неуместным замечанием. Впрочем, он тотчас прозрел шаловливую мою мысль, улыбнулся значительно. Мне ничего больше не нужно было; я в свою очередь моргнул ему, и все было понятно без всяких слов»^[182]. В. Ф. Ходасевич один из первых обратил внимание на этот эпизод и сделал свои предположения, связав образ крепостной возлюбленной поэта с соответствующим фрагментом «Евгения Онегина», в котором действительно довольно точно воспроизводится обиход собственно пушкинской жизни в Михайловском:

Прогулки, чтенье, сон глубокий,
Лесная тень, журчанье струй,
Порой белянки черноокой
Младой и свежий поцелуй,
Узде послушный конь ретивый,
Обед довольно прихотливый,
Бутылка светлого вина,
Уединенье, тишина:
Вот жизнь Онегина святая <…>

Ходасевич пишет: «Упоминание о девушке наряду с прогулками, обедом и т. д. здесь не случайно: оно определяет то место, какое в тогдашней жизни Пушкина могла занимать девушка, замеченная Пущиным. Онегинская „черноокая белянка“ — это отчасти ее портрет. То была легкая, неглубокая связь. От нее и остался такой же легкий, набросанный мимоходом образ крепостной красавицы. Связывать же легкий очерк онегинской девушки с героиней пушкинского романа мы можем, основываясь на ясных словах поэта: „В 4-й песне Онегина я изобразил свою жизнь“ (Письмо к Вяземскому, 27 мая 1826 г.)»^[183]. Вслед за Ходасевичем сходный вывод делает и В. В. Набоков, но с некоторыми поправками. В своем комментарии к «Евгению Онегину» он против «белянки черноокой» напишет: «Пушкин скрывает автобиографическую аллюзию под маской буквального перевода из Андре Шенье, которого он, однако, не упоминает ни в одном из примечаний. Я решительно против проявления интереса к биографической подоплеке литературных произведений <…>. Но практически нет сомнений, что с помощью приема, необычного в 1825 г., наш поэт замаскировал в данной строфе свой личный опыт — а именно, любовную связь, которая у него была тем летом в Михайловском, материнском имении Пушкиных, с красивой крепостной девушкой <…>»^[184]. Набоков, как всегда, сам себе противоречит или сознательно играет с читателем. Одно из двух: либо следует признать заимствование, либо стоит говорить об автобиографической точности. Далее Набоков подробно останавливается на этом образе и показывает, что заимствование из Шенье было точным, как он выражается, «буквальным», переводом. В глазах Набокова это хитроумная маска, которой поэт прикрывает личное переживание. Учитывая игровой характер самого «Евгения Онегина», с этим, конечно, нетрудно согласиться. Но все-таки указания на конкретный роман с крепостной в этом отрывке нет, как тем более не содержится описания внешности героини этого романа.