Повседневная жизнь Пушкиногорья

Слабое место Вересаева было в том, что в своих исследованиях он строго следовал изобретенному им принципу «двух планов», считая, что биографический, реальный Пушкин разительно отличался от Пушкина-поэта: «В жизни — суетный, раздражительный, легкомысленный, циничный, до безумия ослепляемый страстью. В поэзии — серьезный, несравненно мудрый и ослепительно светлый, — „весь выше мира и страстей“»^[196]. Как любая схема, наложенная на живой, многообразный и очень сложный материал, эта концепция кажется настолько примитивной, что ей не стоит особенно доверять. Уже современники В. В. Вересаева развернули против него целую войну. В своей рецензии на его книгу Ходасевич резонно замечал: «Естественно, что „лире“ поверял Пушкин не те мысли и чувства, которые поверял брату, или жене, или даже Дельвигу. Тут нет „разрыва“, а есть разница в преломлении»^[197]. Ходасевич в данном случае, конечно, прав, хотя автобиографизм творчества Пушкина им тоже был преувеличен. Не располагая сведениями об Ольге Калашниковой, которыми располагал П. Е. Щеголев, он строил предположения о ее дальнейшей судьбе, исходя из сюжета недописанной сказки Пушкина «Русалка». Он писал: «Как ни тяжело это высказать, все же я полагаю, что девушка погибла: либо еще до прибытия в Болдино, либо вскоре после того. Возможно, что она покончила с собой — может быть, именно традиционным способом обманутых девушек, столько раз нашедшим себе отражение и в народной песне, и в книжной литературе: она утопилась»^[198]. Как мы уже знаем, Ходасевич счастливо ошибался в своих гипотезах.

Итак, нужно повторить, что мы не знаем достоверно и вряд ли когда-нибудь узнаем, была ли связь с Ольгой Калашниковой единственным «крепостным романом» Пушкина за время его Михайловской ссылки. Фактически нам больше ничего не известно, логически можно предположить многое. Чтобы представить себе, как могли складываться отношения между барином и крестьянкой, прочитаем рассказ Акулины Скоропостижной, дочери священника Воскресенского храма села Воронич, отца Иллариона Раевского, того самого, который, по просьбе Пушкина, служил панихиду по Байрону.

Илларион Евдокимович Раевский был прозван местными крестьянами Шкодой. Возможно, прозвище носило отпечаток его собственного характера и натуры, но скорее всего, это было порицание, которым часто пользовался отец Илларион в беседах со своими духовными детьми — местными крестьянами. Значение прозвища, как кажется, пояснений не требует. Отличался он также необыкновенным талантом — умением разжалобить собеседника, выпрашивая у более состоятельных людей различные материальные блага для своей семьи: дрова, сено, продукты питания, землю… Семья его состояла из жены, дочери Акулины и сына Александра, который учился в Псковском духовном училище и которого надо было содержать. Кроме того, в семье появился подкидыш: под двери дома священника ночью кто-то принес новорожденную девочку. Девочку Раевские оставили у себя, назвали Евдокией и воспитывали как родную дочь. «Усыновление подкинутых детей не было редкостью. При просмотре метрических книг разных уездов и церквей выяснилось, что за год число брошенных младенцев иногда составляло чуть ли не половину новорожденных. Так, в метрических книгах Торопецкой Богоявленской церкви за 1827 год записано, что из 26 рожденных младенцев — 10 от неизвестных родителей и 2 — незаконнорожденные. Указано точно места, куда их подкинули: „найден при церкви“, „у дома купца“, „у дома солдатки“, „на крыльце у бездетных супругов“, но чаще — „на распутье дорог“. Найденных подкидышей обязательно крестили, давали имя, а вместо отчества писали — Богдановы, то есть Богом данные»^[199].

Семья отца Иллариона постоянно испытывала нужду. У нее не было своего земельного надела, дом находился на территории владельцев Тригорского, и материальное положение семьи зависело только от пожертвований прихожан и официально оценивалось как «скудное». Кроме того, часть доходов священник, зарабатывавший еще на требах, обязан был разделить с дьяконом, у которого дополнительного заработка не было. Бедность, воспринимаемая как тяжкий крест, и попытка сохранить свое достоинство священнослужителя были двумя полюсами, между которыми метался отец Илларион.

Он был частым посетителем как Михайловского, так и Петровского, любил поговорить с Пушкиным и с его двоюродным дядей Вениамином Петровичем Ганнибалом, который был крестным отцом его детей — сына Александра и дочери Акулины. В Михайловское заходил он также и по обязанности — исполнял свой служебный долг, поскольку ему был поручен надзор за духовным состоянием ссыльного, уличенного в атеизме. Поп Шкода должен был следить за посещением Пушкиным церковных служб, регулярностью его исповеди и причастия.