Повседневная жизнь Пушкиногорья

Зимой просторный дом не отапливался из соображений экономии, три прочие комнаты, кроме няниной напротив, были закрыты. Топили только в двух жилых помещениях — у Пушкина и у няни. И. И. Пущин описывает, как во время своего посещения был поражен теснотой и безотрадностью зимнего быта. Няня, думая, что гость останется на ночь, велела затопить нетопленные с осени печи по всему дому — в комнатах мгновенно распространился угар. Пушкин словно не замечал происходящего, к этому времени он уже привык к особенностям деревенского жительства. На гостя же это произвело крайне неприятное впечатление: «„Как, — подумал я, — хоть в этом не успокоить его, как не устроить так, чтоб ему, бедному поэту, было где подвигаться в зимнее ненастье!“ В зале был биллиард; это могло служить для него развлечением. В порыве досады я даже упрекнул няню, зачем она не велит отапливать всего дома. Видно, однако, мое ворчание имело некоторое действие, потому что после моего посещения перестали экономничать дровами»^[81]. К слову заметим, что Пушкин действительно играл на биллиарде, как впоследствии его Онегин: «Он на бильярде в два шара / Играет с самого утра». Вероятнее всего, он делал это в зимнее время — лето предоставляло куда больше разнообразных удовольствий и развлечений. Биллиард, которым мог пользоваться Пушкин, не похож на современные большие бильярды с лузами, прямыми киями, на которых играют чаще всего в 15 шаров (пирамиду). У Пушкина был старинный французский биллиард, который принадлежал когда-то его деду. Он был небольшого размера, без луз, играли на таком биллиарде преимущественно в два шара особым коротким кием с костяным изогнутым наконечником. Видимо, когда Пушкин появился в Михайловском, биллиарда в жилых комнатах не было, поэт сам распорядился достать его из сарая, подремонтировать и поставить в зальце, чтобы коротать ненастные дни.

Характерно, что сам Пушкин до приезда своего лицейского товарища не позаботился о себе, не потребовал от няни топить по совести, как будто не нуждался в дополнительных помещениях и комфорте. Это, как кажется, вполне объяснимо: по словам Ю. М. Лотмана, «главное дело Пушкина в Михайловском — литература»^[82]. Действительно, ни бедность обстановки, ни скудость быта вовсе не заботили поэта и не составляли предмета для переживаний. Биограф Пушкина В. П. Анненков пишет: «Иметь простую комнату для литературных занятий было у него даже потребностью таланта и условием производительности. Он не любил картин в своем кабинете, и голая серенькая комната давала ему более вдохновения, чем роскошный кабинет с эстампами, статуями и богатой мебелью, которые обыкновенно развлекали его»^[83]. И всё же аскетизм Пушкина в Михайловском был скорее вынужденным. Где было взять там удобную и модную мебель, кому было создавать уют?

«Ужасный прожора»

Впрочем, некоторые элементы уюта все-таки имелись. Это касалось прежде всего кухни и стола. Для каждого русского процесс приготовления и принятия пищи — своеобразный ритуал, имеющий большое, едва ли не первостепенное значение. В собственной семье Пушкин не был особенно избалован деликатесами и хорошими поварами. Родители его, как уже говорилось выше, отличались неумением хозяйствовать и невниманием к кулинарным таинствам. Многим памятен стихотворный памфлет А. А. Дельвига:

Друг Пушкин, хочешь ли отведать
Дурного масла, яйц гнилых?
Так приходи со мной обедать
Сегодня у твоих родных!

Очевидно, по этой причине Пушкин был неприхотлив в еде. Его любимым блюдом, например, был печеный картофель, который зачастую подавался и на завтрак. Конечно, едал он и паштеты из соловьиных языков, но утонченная французская кухня, модная в это время в России, мало его занимала. П. А. Вяземский вспоминал: «Он вовсе не был лакомка. Он даже, думаю, не ценил и нехорошо постигал тайн поваренного искусства; но на иные вещи был он ужасный прожора»^[84]. Как, опираясь на документальные источники, сообщает С. С. Гейченко, «из домашних блюд А. С. Пушкин особенно любил не только печеный картофель, но и яблочный пирог. В его честь в Тригорском всегда являлся на стол этакий форшет. Пушкин настолько полюбил изделия тригорских дев, что даже взял себе новый псевдоним, подписывая письма к обитателям Тригорского, он ставил этакое тавро — „Ваш яблочный пирог“. В те времена яблочные пироги бывали всякие, да и яблоки бывали разные в тогдашней михайловской округе. Сто сортов антоновки и ревелька, ныне почти совсем исчезнувший „алтун“, райские, ганнибальские сладкие и прочее…»^[85].