Повседневная жизнь Пушкиногорья

Арина Родионовна стала сейчас совершенно легендарной фигурой, ее имя известно гораздо больше, чем имена родителей Пушкина или его ближайших друзей. Ей приписываются уникальные качества: она будто бы понимала Пушкина с полуслова, была первой слушательницей написанных им в Михайловском произведений, ценила талант своего питомца, как зачастую не умели это делать образованные и искушенные современники. Слава к пушкинской няне пришла, как мы уже видели, в XIX веке, когда работали первые биографы поэта; о ней сохранились многочисленные воспоминания крестьян, для которых была лестной близость русского гения к представительнице их сословия. Но непомерно разрослась эта слава после 1917 года, приобретя идеологический оттенок: теперь няня предстательствовала за все русское крестьянство, с которым наш великий поэт, исходя из новой системы ценностей, обязан был говорить на одном языке, иметь прочную духовную связь. В результате реальные черты Арины Родионовны оказались стерты, и сейчас нам нелегко представить, каковы же были действительные отношения Пушкина с его крепостной няней. Не стоит преувеличивать ту роль, которую няня играла в жизни поэта. Конечно, она не могла быть истинной ценительницей его произведений; если ему действительно приходило в голову читать няне стихи, то скорее от отчаянного одиночества и естественной потребности для поэта поделиться написанным. Поэт нуждается в читателе — эта истина не требует доказательств. Вспомним, например, трагические строки О. Э. Мандельштама, лишенного возможности печатать свои стихи:

Читателя! советчика! врача!
На лестнице колючей разговора б!

У няни было много «недостатков»: как и все почти крестьянки, она не владела грамотой, не умела ни читать, ни писать, была воспитана в духе дикого «ганнибаловского» крепостничества XVIII века, поэтому ее этические понятия с точки зрения просвещенного дворянина пушкинской эпохи должны были восприниматься с насмешливым снисхождением; няня любила выпить — об этом свидетельствуют тригорские соседи Пушкина. Но все это было совершенно не важно.

Свою главную функцию старушка (в 1819 году ей было около шестидесяти лет) с успехом выполняла: обеспечивала уют в доме, давала своему воспитаннику то тепло, которого ему не хватало под родительским кровом, хозяйствовала. Видимо, она была очень предана дому и семье Пушкиных, а Александра любила особенно нежно. Ольга Сергеевна, сестра Пушкина, вспоминала: «Она и слышать не хотела, когда Марья Алексеевна, продавая в 1811 году Захарово, предлагала выкупить все семейство <…>. „На что вольная, матушка; я сама была крестьянкой“, — повторяла она. Была она настоящей представительницей русских нянь; мастерски говорила сказки, знала народные поверья, сыпала пословицами, поговорками. Александр Сергеевич, любивший ее с детства, оценил ее вполне в то время, как жил в ссылке, в Михайловском»^[54].

Во время двухлетнего изгнания, проведенного в Михайловском, Пушкин не располагал особыми возможностями разнообразить свою жизнь. Посещение соседей, редкие приезды гостей, прогулки, купание, работа — вот, собственно, весь набор занятий, который трудно чем-то дополнить. Как сообщает один из мемуаристов, он «в минуты грусти перекатывал шары на бильярде или призывал старую няню рассказывать ему про старину, про Ганнибалов, потомков Арапа Петра Великого»^[55]. Няня прекрасно помнила даже легендарного прадеда Пушкина Абрама Петровича Ганнибала^[56], хорошо знала его сына Иосифа Абрамовича, много лет служила бабке Пушкина — Марии Алексеевне Ганнибал. Рассказывала она, вероятно, не только о впечатлениях своего детства и девичества, пришедшегося на 70-е годы XVIII столетия, но и о народных обычаях, крестьянском обиходе. Не случайно в стихах Пушкина, обращенных к няне, часто проскальзывает тема ее творческой связи с прошлым:

Наперсница волшебной старины,
Друг вымыслов, игривых и печальных…

Стоит также прислушаться к словам самого Пушкина, адресованным брату Льву Сергеевичу, о том, как поэт проводил в Михайловском свой досуг: «…Знаешь мои занятия? до обеда пишу „Записки“, обедаю поздно; после обеда езжу верхом, вечером слушаю сказки — и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания. Что за прелесть эти сказки! каждая есть поэма!»^[57]

Эти известные пушкинские слова замечательно характеризуют его отношение к русскому фольклору, вполне, впрочем, характерное для его эпохи. Первые записи русских сказок и песен появились именно тогда, когда молодой Пушкин ходил с записной книжкой «в народ», чтобы послушать его «припевки». Среди его записей, сделанных в Михайловском, сохранились десятки текстов народных песен. А десятилетием позже он сам станет автором сказок, об их органической связи с устным народным творчеством написано и сказано уже немало.

* * *