Повести и рассказы

А впереди еще блины - это таинственное, странное блюдо, ради которого собираются гости, делается столько приготовлений, вызывается столько хлопот.

"Посмотрим, посмотрим, - думает Доля, бродя вокруг стола. - Что это там у них за блины такие..."

Собираются гости...

Сегодня Додя первый раз посажен за стол вместе с большими, и поэтому у него широкое поле для наблюдений.

Сбивает его с толку поведение гостей.

- Анна Петровна - семги! - настойчиво говорит мама.

- Ах, что вы, душечка, - ахает Анна Петровна. - Это много! Половину этого куска. Ах, нет, я не съем!

"Дура", - решает Додя.

- Спиридон Иваныч! Рюмочку наливки. Сладенькой, а?

- Нет, уж я лучше горькой рюмочку выпью.

"Дурак!" - удивляется про себя Додя.

- Семен Афанасьич! Вы, право, ничего не кушаете!..

"Врешь, - усмехнулся Додя. - Он ел больше всех. Я видел".

- Сардинки? Спасибо, Спиридон Иваныч. Я их не ем.

"Сумасшедшая какая-то, - вздыхает Додя. - Хочу, чтоб сардинки были мои..."

Марина Кондратьевна, та самая, у которой камни в печени, берет на кончик ножа микроскопический кусочек икры.

"Ишь ты, - думает Додя. - Наверное, боится побольше-то взять: мама так по рукам и хлопнет за это. Или просто задается, что камни в печени. Рохля".

Подают знаменитые долгожданные блины.

Все со зверским выражением лица набрасываются на них. Набрасывается и Додя. Но тотчас же опускает голову в тарелку и, купая локон темных волос в жидком масле, горько плачет.

- Додик, милый, что ты? Кто тебя обидел?..

- Бли... ны...

- Ну? Что блины? Чем они тебе не нравятся?

- Такие... круглые...

- Господи... Так что же из этого? Обрежу тебе их по краям, - будут четырехугольные...

- И со сметаной...

- Так можно без сметаны, чудачина ты!

- Так они тестяные!

- А ты какие бы хотел? Бумажные, что ли?

- И... не сладкие.

- Хочешь, я тебе сахаром посыплю?

Тихий плач переходит в рыдание. Как они не хотят понять, эти тупоголовые дураки, что Доде блины просто не нравятся, что Додя разочаровался в блинах, как разочаровывается взрослый человек в жизни! И никаким сахаром его не успокоить.

Плачет Додя.

Боже! Как это все красиво, чудесно началось, - все, начиная от опары и вкусного блинного чада - и как все это пошло, обыденно кончилось: Долю выслали из-за стола.

* * *

Гости разошлись.

Измученный слезами, Додя прикорнул на маленьком диванчике. Отыскав его, мать берет на руки отяжелевшее от дремоты тельце и ласково шепчет:

- Ну ты... блиноед африканский... Наплакался?

И тут же, обращаясь к отцу, перебрасывает свои мысли в другую плоскость:

- А знаешь, говорят, Антоновский получил от Мразича оскорбление действием.

И, подымая отяжелевшие веки, с усилием шепчет обуреваемый приобретательским инстинктом Додя:

- Хочу, чтобы мне было оскорбление действием.

Тихо мерцает в детской красная лампадка. И еще слегка пахнет всепроникающим блинным чадом...

Бритва в киселе

ГЛАВА I

Два раза в день из города Калиткина в Святогорский монастырь и обратно отправлялась линейка, управляемая грязноватым, мрачноватым, глуповатым парнем.

В этот день линейка приняла только двух, незнакомых между собой, пассажиров: драматическую артистку Бронзову и литератора Ошмянского.

Полдороги оба, по русско-английской привычке, молчали, как убитые, ибо не были представлены друг другу.

Но с полдороги случилось маленькое происшествие: мрачный, сонный парень молниеносно сошел с ума... Ни с того, ни с сего он вдруг почувствовал прилив нечеловеческой энергии: привстал на козлах, свистнул, гикнул и принялся хлестать кнутом лошадей с таким бешенством и яростью, будто собирался убить их. Обезумевшие от ужаса лошади сделали отчаянный прыжок, понесли, свернули к краю дороги, налетели передним колесом на большой камень, линейка подскочила кверху, накренилась набок и, охваченная от такой тряски морской болезнью, выплюнула обоих пассажиров на пыльную дорогу.

В это время молниеносное помешательство парня пришло к концу: он сдержал лошадей, спрыгнул с козел и, остановившись над поверженными в прах пассажирами, погрузился в не оправдываемую обстоятельствами сонную задумчивость.

- Выпали? - осведомился он.

Литератор Ошмянский сидел на дороге, растирая ушибленную ногу и с любопытством осматривая продранные на колене брюки. Бронзова вскочила на ноги и, энергично дернув Ошмянского за плечо, нетерпеливо сказала:

- Ну?!

- Что такое? - спросил Ошмянский, поднимая на нее медлительные ленивые глаза.

Тут же Бронзова заметила, что эти глаза очень красивы...

- Чего вы сидите?

- А что?

- Да делайте же что-нибудь!

- А что бы вы считали в данном случае уместным?

- О, боже мой! Да я бы на вашем месте уже десять раз поколотила этого негодяя.

- За что?

- Боже ты мой! Вывалил нас, испортил вам костюм, я ушибла себе руку.

Облокотившись на придорожный камень, Ошмянский принял более удобную позу и, поглядывая на Бронзову снизу вверх, заметил с ленивой рассудительностью:

- Но ведь от того, что я поколочу этого безнадежного дурака, ваша рука сразу не заживет и дырка на моих брюках не затянется?

- Боже, какая вы мямля! Вы что, сильно расшиблись?

- О, нет, что вы!..

- Так чего же вы разлеглись на дороге?

- А я сейчас встану.