Повесть о Сергее Непейцыне

— «Без приказу»! — ворчал Киселевский. — Турки вылазку сделали тоже без его приказа… Самолюбцы бессовестные!

Скоро перестрелка прекратилась. В лагерь возвращались поредевшие батальоны. Шли без песен, понурые, мрачные. Потом на приведенных из лагеря телегах провезли убитых — безмолвный обоз, перед которым обнажали головы. За лагерем, в степи, говорили, уже копают могилы. Передавали, будто светлейший требовал к себе раненого Суворова на «разнос», но старик без спросу отъехал в Кинбурн для лечения.

— Не поддержали нас, — укоряли фанагорийцы егерей. — На плечах бы турок в крепость ворвались, под самые ворота подступали… А так пять сотен вовсе зря положили…

На другой день Сергей поехал на панихиду по убитым. Длинными рядами лежали они около неглубоких могил-траншей. Земля была как камень, ее разбивали кирками. Священник в черной ризе негромко пел и кадил ладаном. Только полсотни товарищей с заступами и кирками в руках да взвод в строю, присланный для последнего салюта, провожали их в могилу.

«А мы-то как представляли себе осаду! — думал Непейцын, возвращаясь в лагерь. — Палатки чистенькие рядами, ядра дождем летят на крепость, в которой пышут пожары. Под стенами гарцуют всадники, реют знамена в штурмовых колоннах. А тут мухи ползают по застывшим, ослепшим лицам и сапоги уже сняли свои же…»

Первые пули над ухом. Лейтенант Адрианопуло. Фортуну лови за подол

После вылазки 27 июля было наконец приказано заложить на равнине пять батарей, охватывавших крепость полукольцом.

— Саженей триста вперед подать, то били бы по цели, а так — что толку? — сказал Сергей, съездив осмотреть батарею, на которой предстояло стоять пушкам Бугского корпуса.

— А тот толк, что примутся под защитой нашего огня сады и форштадты выжигать, где турки перед вылазками прячутся, — ответил Мосеев. — Только чего бы месяц назад того не сделать?..

Капитан был прав; вскоре выслали команды рубить деревья, а на правом фланге разбирать домики предместья.

— Из сломанных лачуг турецких, что солдаты притаскивают да продают, еще целую улицу за ставкой светлейшего построили, — рассказывал Осип, частенько ездивший покрасоваться в тот конец лагеря. — Лавки, ресторации — просто Невский проспект…

А Сергей в эти дни часто ходил «волонтером» с егерями в ближайшую к батарее так называемую Двурогую балку, на склонах которой рубили виноградники. Хотелось получше рассмотреть Очаков, который придется же штурмовать. И еще надеялся, что турки сделают вылазку, побываешь в бою, испытаешь себя.

Чем ближе Сергей видел крепость, тем внушительнее она казалась. С берега лимана, где купался, выглядела совершенно неприступной: на прибрежных скалах высились каменные отвесные стены с мощной круглой башней. Если же смотреть по верхнему горизонту, от Двурогой балки, то надобно преодолеть высокую земляную ограду внешнего ретраншемента и крутой второй вал. А за ними, говорят, есть еще глубокий ров из которого лезь-ка наконец на самые стены.

Лежа над откосом балки, за памятниками турецкого кладбища, что граничило с почти вырубленным виноградником, Сергей думал, что французские инженеры не зря взяли деньги — пожалуй, и вправду на плечах отступавших после вылазки вернее всего было ворваться в ворота такой твердыни. Он набрасывал все, что видел, в записную книжку и так увлекся, что присел под одним из вкопанных в землю памятников.

— Хоронись скорей, ваше благородие! — закричал лежавший поблизости караульный егерь.

И только Сергей успел юркнуть за памятник, как по другой его стороне, откалывая куски мрамора, щелкнули подряд две пули.

— Рази можно так? — укоризненно сказал солдат. — Вон они, басурманы, откуда бьют! — и указал на угол ретраншемента, за которым виднелись две головы в чалмах и одна в сверкавшем на солнце шлеме.

Непейцын отполз к егерю, не забыв подобрать кусочек отбитого пулей мрамора.

«Вот и получил боевое крещение, в меня двое врагов целились», — с гордостью думал он, возвращаясь в лагерь.

— Тебя недавно моряк какой-то спрашивал, — сказал попавшийся навстречу егерский офицер.

— Черный, худой?..

В кибитке на его постели спал Адрианопуло.

— В гошпиталь завтра едут, — сказал негромко Филя, подавая Сергею умыться. — Кашляют сильно, аж с кровью. А покушали с аппетитом и сряду заснули. Садитесь, подаю сейчас.

И здесь, как в Ступине, перед кибиткой Филя соорудил столик. Скоро Никола проснулся. Он не был худее, чем в Петербурге, только руки горячие да под скулами тлел румянец.

— Кали спера! Вот и встретились на войне, — после объятий сказал он. — А я еду в Херсон полечиться, уговорили на эскадре. Нам делать сейчас нечего — ваша сухопутная череда пришла. И если помру там, все не зря прожил, за мать, за отца долг заплатил. Оказался артиллеристом не из последних — раз наведу, то и души ихние к Мухамеду летят. А потом хорошо, что в здешнем краю побывал. Как в Греции места есть — сухая земля, скалы, море, редкие деревья… — Никола закашлялся. — Ну, а что Осип? Филя сказывал, все франтит да по вечерам пропадает. Cherchez la femme?.. [17]