Повесть о Сергее Непейцыне

Сергей подбежал и встал рядом со своим генералом.

— Не родня ль тебе Непейцын, что в нижегородских драгунах прошлую войну штаб-офицером служил?

— Дядя родной и отец крестный, ваша светлость.

— Как звать его?

— Семен Степанович.

— Истинно так. Жив ли, служит ли?

— В отставке более десяти лет полковником, а теперь городничий в Великих Луках.

— Великие Луки? Псковское, кажись, наместничество? Ну, слава богу, что жив и служит, хотя в армии генералом был бы давно. Станешь писать ежели — поклонись от меня низко. Я ему жизнью обязан. В бою под Хотином отбил от моей груди дротик наездника турецкого. Было время, Михайло Ларионович, и я во фрунте служил. Так за долг-то полковнику Непейцыну надобно заплатить. Хочешь ко мне в ординарцы, дружок? Я тебя, не обижу.

— Позвольте, ваша светлость, в егерях остаться, — ответил Сергей. — Тот самый дядя мне наказал во фрунте всегда служить.

Потемкин явно не ожидал такого ответа. Он согнал с лица улыбку и уставился в лицо Сергея. Потом снова улыбнулся.

— Так, так. Он-то, знать, всю службу во фрунте провел. Ну, будь же во всем на дядю похож, и благо те будет, и я тя не забуду…

— Меня, ваша светлость, возьмите в ординарцы! — раздался рядом с Сергеем звонкий, высокий, незнакомый будто голос.

Но это был Осип, выбежавший из группы егерей и вставший плечом к плечу с братом. Как всегда, красивый, подтянутый, щеголеватый, он вытянулся в струнку и смело смотрел в глаза светлейшего.

— А тебя-то, друг любезный, за что же брать? — насупился светлейший, подумавший, верно, что перед ним дерзкий выскочка.

— Потому что я тому же полковнику родной племянник, а ему младший брат, Непейцын-второй! — не сробев, отрапортовал Осип.

— Правду говорит? — посмотрел Потемкин на Кутузова и Сергея.

— Совершенную правду, ваша светлость, — подтвердил Михайло Илларионович.

А Сергей только головой кивнул.

— Ну, когда так, то приезжай завтра в главную квартиру да явись в дежурство. Обижен не будешь… Будь же здоров, фрунтовик! Не упустил ли ты свою фортуну?..

В этот вечер вокруг кибитки Непейцыных на коврах и кошмах шла пирушка. Праздновали поворот в судьбе Осипа. Когда языки развязались, выяснилось, что половина собравшихся хвалит Сергея, а другой больше по душе поступок младшего брата. Они говорили:

— Молодец! Так и надо счастье хватать! Куда в службе выиграет против нас!..

— Чистое донкишотство Непейцын-первый учинил…

— Э! Что дельному офицеру при штабах делать? — возражал подполковник Киселевский.

А Сергей в толчее и гаме этого вечера не раз подумал, как же дяденька не помянул в своих рассказах такого случая? Ведь о том, как его самого Моргун спас, вспоминал небось…

В разгар веселья к пирующим подошел Кутузов, выпил стакан вша, пожелав Осипу счастливой службы, потом взял под руку Сергея и вышел с ним за линейку, где часто прогуливался перед сном.

— Хвалю тебя, друг мой, — сказал он. — Такой ответ за редкость от молодого офицера услышать. Сам я до тридцати лет по штабам шатался и, по правде сказать, не своей волей во фрунт пошел. И хотя в штабах о природе людской, впрочем, более с дурной стороны, немало узнал, но ежели доведет бог когда нечто истинно полезное России свершить, то, поверь мне, потому лишь, что фрунтовую службу, а с нею солдатов в мире и в войне досконально изучил.

На другое утро Осип уехал и возвратился после вечерней зори голодный как волк, но оживленный и веселый. Еще умываясь, он сообщил брату, что светлейший не забыл сказать про него Василию Степановичу — так Осип называл управляющего княжеской канцелярией бригадира Попова, — и тот сразу поздравил с переименованием в корнеты по легкой коннице. Поев, Осип добавил, что уже заказал синий мундир с алыми лацканами и низкие сапожки на манер гусарских, а все артиллерийское дарит Сергею, что ездить каждый день в такую даль тяжело и потому сговорился поселиться с одним из ординарцев, да притом свойственником светлейшего. И, наконец, сообщил, что раз денег ему на новое устройство надобно много, то решил отписать про то матушке и пошлет экстра-почтой, которая скачет из главной квартиры два раза в неделю.

«Вот и разошлись наши пути, — раздумывал Сергей под ровное дыхание мигом уснувшего брата. — Но не упустил ли я и верно свою фортуну?..»

Он лежал без сна под открытым окошком кибитки и слушал звуки ночного лагеря. Вот фыркнула лошадь у батарейной коновязи, двинула копытом по чему-то железному — ведро, должно быть, раззява дневальный не убрал. Вот простучали шаги с призвоном шпор — подполковник Киселевский прошел к себе от генерала. Кто-то сыплет сухой горох в посудину. Чего ночью-то? Верно, не спится солдату, справляется исподволь в наряд идти. А вот и говор слышен. Тоже не спят, верно, вышли покурить у палатки.

— Не так хворость их доводит, как тоска. Что тут человеку видно? Красная земля голая — ни травинки, ни деревца. Что за страна такая, сколь время дождя не бывало.

— Два месяца считай, с самой Голой пристани, — отозвался второй голос.