Повесть о Предславе

Вечером спустя два дня после венчания они сидели в бывшем детском покое Конрада – Предслава, оба её сына и невестка. За окном шумел холодный ветер, гоняющий по мостовой опавшие листья. В печи тихо потрескивали дрова. Вдовая королева мёрзла и куталась в тёплую шерстяную шаль. Шестнадцатилетний Владимир, облачённый в простую долгую холщовую рубаху, перетянутую на поясе верёвкой, говорил:

– Нет, мать, мирская жизнь – не для меня. Вот побывал в Пече, посмотрел, как епископ Бонифертий живёт, о чём заботу имеет, и понял: по его пути идти мне надобно. Надену рясу, пойду в монастырь Бржевновский. Попрошусь на послушание, а там и постриг приму.

– Ты, Владимир, это брось! – Конрад на правах старшего грозно свёл брови и неодобрительно покосился в сторону брата. – Княжеский, крулевский сын еси, не простолюдин! Отец наш круль был, дед – князь владетельный, прадед тоже! Прославили они землю чешскую. А ты! В монахи, вишь, собрался! Да где такое видано! Что там, в монастыре, думаешь, мёдом намазано?! Да ты хоть знаешь, что такое затвор?! Не знаешь? А ты на Сазаву съезди, погляди! Есть там один такой… Выкопал яму, живёт в ней, молится! В одежде, не стиранной годами, средь вшей! И ради чего всё это?! Он бает: во славу Господа! А чем следует Господа славить? Деяньями добрыми, а не сиденьем в вонючей яме!

– Не собираюсь в яме сидеть! – вспыхнул Владимир. – Я на любую работу при монастыре готов. А потом, средь монахов ведь не одни такие. Учёные мужи есть, кои по десятку языков разумеют, богословы есть, летописцы, зиждители добрые, мастера письма иконного разноличные! Что ж, по-твоему, дармоеды они все, что ли?! И жизнь их неправедна?! А как же тогда святой Войцех из княжеского рода Славников, который архиепископом Пражским был?! А как Кирилл и Мефодий, просветители славянские, святые мужи равноапостольные?! По стопам сих мужей идти хочу!

– Тяжек крест сей, брат! Одумайся, – мрачно изрёк Конрад.

– Может, сынок, обождёшь покуда? Юн ты вельми, – с мольбой промолвила Предслава.

Ей было страшно отпускать Владимира от себя.

– Нет, не надо, не уговаривайте меня. Я всё решил. – Владимир был непреклонен.

Неожиданную поддержку он обрёл в лице Матильды.

– А что? Вот в Германии многие сыновья знатных людей уходят в монахи, – заметила она. – И живут неплохо. Слуг имеют столько, что иному барону и не снится. И земельных угодий у такого аббата или епископа немало, и живёт он, стойно князь. Так же и ты будешь. Станешь епископом, будешь епитимьи налагать, суды вершить, службы и требы править. Чем плохо?

Матильда, молодая, красивая, надменная, сидела, подперев кулачком нарумяненную щеку. В чертах лица её угадывалось некоторое сходство с покойным Болеславом.

– Не помышляю я о мирском. Хочу Господу служить, покуда сил хватит. – Владимир упрямо уставился на мать своими зелёными, как у покойного Рыжего, глазами.

И Предслава в это мгновение вдруг поняла, со всей остротой и определённостью, что его не отговорить и не переубедить. Сын готов был, раз и навсегда, пойти по жизни дорогой молитв и духовного служения. Она отложила в сторону шаль, поднялась с кресла, молча перекрестила вставшего перед ней на колени Владимира и тихо сказала:

– Да пошлёт тебе Бог удачу на пути твоём, сынок. Что ж, избрал ты стезю многотрудную, но светлую. Ступай же по ней твёрдо. Помни, что внук ты князя киевского Владимира, Крестителя Руси.

Она поцеловала сына в чело, подумав вдруг, что делает это, быть может, в последний раз в жизни. Было тяжело, слёзы стояли в глазах. Но Предслава держалась, она знала: ей тоже надо сейчас быть твёрдой и не показывать детям своей слабости, своих чувств.

Лишь только когда она осталась одна, бессильно уронила Предслава голову на подушку и горько разрыдалась.

…Месяц спустя княжич Владимир вступил во врата Бржевновского монастыря. Первое время, облачённый в перетянутую грубой верёвкой сутану, служил он привратником, позже – каноником в монастырском соборе. И недалёк был тот день, когда наденет он на свои плечи епископскую мантию.

Глава 77

В неярком ласковом свете осеннего солнца купол церкви Богоматери отливал холодным серебром. Он выглядывал из окружающего его леса, возносился к небесам сквозь унылые серые стволы и ветви потерявших листву дубов и яворов, приковывал взор своим неожиданным озёрным блеском и словно царил над лесом, над холмами, над гладью вспенённой, разлившейся после обильных дождей Сазавы.

По широкой, вымощенной камнем тропке к воротам монастыря поднималась одинокая хромая странница с посохом в руке. Шла медленно, часто останавливаясь, время от времени поднимая голову и набожно крестясь. Чёрный плат покрывал её голову, свита грубого домотканого сукна облегала стан, старенькие кожаные постолы на ногах были истоптаны и разбиты.