Повесть о Предславе

– Долго рассказывать, госпожа. Да беда, яко и твоя, – полон ляшский. Тебе Господь помог, избежала ты темниц сырых и ярма тяжкого, мне же послал Бог испытание. Увезли меня с иными пленниками в Польшу, в Гнезно, бросили в оковах в поруб. Томился я тамо цельных пять лет. Молод был в ту пору, силён и на лицо красен. Вот и узрела меня одна полька знатная. Муж у её в походе на Русь погиб, вдовою осталась. Молода и чермна была сия полька. Верно, по нраву ей телесная красота моя пришлась, выкупила она меня у Болеслава, поселила в доме своём. И всяко стала ко блуду меня склонять. И ласками, и угрозами. Но измыслил я твёрдо уже в ту пору иноческий чин принять. Отвергал все домогательства её. Она уж и Болеславу самому на меня жаловалась. Тут как-то раз явился ко мне чернец один, умолил я его, чтоб постриг меня в монахи. Створили тако, а жёнка сия узнала про то, разгневалась и велела кажен день Божий палками меня бить. А потом и вовсе всякий стыд и разум потеряла. Оскопить меня приказала. Ни жив ни мёртв лежал я добрый месяц после сего на соломе в темнице, еле-еле выжил, чуть было Богу душу не отдал. Кровью истёк. С той поры токмо с посохом и хожу. А жёнка та, как проведал я опосля, подговорила Болеслава всех черноризцев из Польши выгнать. Да токмо Господь ить всё сверху видит. – Моисей поднял вверх скрюченный жёлтый перст. – Помер Болеслав, и пошла по земле ляхов смута. Мятеж поднялся, многих панов избил народ. В том числе и полька сия погибла. Ворвались в дом её восставшие, камнями забили насмерть. Меня же выволокли из поруба на свет и отпустили на все четыре стороны. Вот тако и воротился я в Киев. Живу вот тут, над Днепром, в пещерке. Сам её выкопал. Мало-помалу отошёл от ран тяжких, в трудах да молитвах время провожу. И, княжна, не ведаю, поверишь ли, но счастлив я. Вкушаю днями один хлеб ржаной, а по субботам да воскресеньям – сочиво[240]. Не один я – обитель здесь, в пещерах, ныне создана.

Предслава не выдержала и прошептала:

– Да проклят пускай будет Болеслав и иже с ним!

– Негоже тако, госпожа! – Моисей внезапно встрепенулся. – О прощении их молю я Всевышнего. Сам же давно простил всех мучителей своих. Так должен, мыслю, добрый христианин поступать.

Предслава, смутившись, потупила взор.

– Может, брате Моисей, помочь тебе чем? – предложила она. – Серебро имею. Вклад в монастырь ваш внесу.

– Не надоть нам ничего, добрая госпожа. Рад, что вижу тебя, молодую, цветущую. Вон, верно, и чадо твоё. – Угрин указал на Владимира, который, облачённый в тулупчик изумрудного цвета, пробирался, проваливаясь ногами в снег, к матери.

– Ещё вот что скажу. Брат мой, Ефрем, ныне в Новом Торжке – место такое под Новгородом. Искал он на том месте, на Альте-реке, где твой брат Борис и мой брат Георгий пали под мечами убивцев алчных, тело Георгиево. Но лишь главу его обрёл. Увёз её с собою на Тверцу-рецу да захоронил. И поставил рядом странноприимный дом. Тамо топерича и обретается, странников, калик перехожих привечает, кормит да поит.

– Георгий! – тихо выдохнула Предслава.

Вспомнился ей тёплый вечер в саду под липами, внезапно вспыхнувшее яркое чувство, слова Георгия, их прощание, и слёзы сами собой покатились из её глаз.

«Сребром одарю обитель сию», – решила она твёрдо и наскоро распрощалась с Моисеем.

Опять столкнулась она с прошлым, с тягостными воспоминаниями, хотя ничто в нынешнем Киеве не походило на прежнюю жизнь – и крепостные стены, и дома, и храмы были здесь новыми, чужими. Вообще, город стал краше, нарядней, светлей, но это был не её, Предславин, Киев – слишком многое здесь изменилось со времени её отрочества и юности. Но всё же нет-нет да и проскользнёт что-то былое, ушедшее, возникнут перед очами люди, которых она когда-то знала, и тогда нахлынут в сердце добрые и злые воспоминания.

Вот и в этот день – сначала была встреча с Моисеем Угрином, а немногим позже, когда воротилась Предслава на княжеское подворье, выскочила ей навстречу из крытого бычьими шкурами возка полная рослая жёнка в беличьей шубе. Бросилась на шею со слезами и смехом, облапила пухлыми ручищами, стойно медведица. Королева узнала Хвостовну.

– Рада тебя зреть, – сказала Предслава, с трудом вырываясь из её крепких объятий. – Слыхала, живёшь хорошо, муж у тебя – ближний Ярославов боярин.

Хвостовна улыбалась, кивала головой. Вслед за ней из возка повыскакивали гурьбой чада мал мала меньше. Все они были одеты как боярчата, в зипунчики и шапки на меху.

– Все – мои, – похвасталась Любава. – Пятеро. Ещё двое малых в терему остались.

Дети окружили её шумной ватагой, весело галдели, хватались ручонками за края материной шубы, Хвостовна отгоняла их, беззлобно ругаясь:

– Кыш, оглашенные! Не дадут с подругою поболтать!

«Тож мне, подруга выискалась!» – Предслава презрительно хмыкнула.