Повесть о первом взводе

- Помощнички... - Мозжилкин взял у Птичкина значительно похудевший кисет. - Чего это сами не запаслись? Старшина всем раздавал. Или свой экономите?

- Отдам в двойном размере, - пообещал Птичкин. - Как только войну закончим, так сразу и отдам. - Он прикурил от трофейной зажигалки, дал прикурить Григоренко. - Ну и бумага у тебя, Мозжилкин. Картон какой-то. Где ты такой достаешь?

- Не нравится, не бери, - спрятал газетку в карман Мозжилкин.

- А что это у вас Баулин без отдыха трудится? Баулин! - позвал Птичкин. - Вылезай на поверхность, объявлен всесоюзный перекур.

Из щели по-прежнему слышалось тяжелое уханье лома. Баулин не отзывался.

- Никогда не думал, что щель можно копать с таким увлечением. - Птичкин подошел к окопу. - Ребята, да он камень долбит. По-моему, гранит. Месторождение новое открыл. Вылезай, геолог!

Он нагнулся, отобрал у Баулина лом и протянул руку.

- Вылезай, шахтер. С таким усердием, и таким ломом землю насквозь продолбить можно и провалиться к антиподам, в Африку. А там хищные, зубастые крокодилы. Нужны тебе эти крокодилы?

- Зубастые? - Баулин угрюмо посмотрел на щель, как будто проверял, не лезут ли из нее крокодилы... - Мне только крокодилов и не хватает, - он сел, снял сапоги, расстелил на них потемневшие от пота портянки и только тогда закурил.

- Ты почему камень долбишь, или нормальной земли тебе не хватает? - спросил Птичкин. - Рыл бы свою щель метрах в трех от этого места.

- Бестолку - повел плечами Баулин. - И там то же самое будет.

- Невезучий он, - объяснил Мозжилкин.

- Невезучий я, - подтвердил Баулин.

- Как это понять? - заинтересовался Птичкин.

- Ему все время не везет, - снова объяснил Мозжилкин. - За что бы ни взялся - не везет. Судьба у него такая, или сглазил кто.

- Не бывает так, чтобы человеку все время не везло, - не согласился Птичкин. - Существует правило чересполосицы. Черная полоса и белая, потом опять черная, но за ней непременно белая. Вот так сочетаются везение и невезение.

- Угу, як у той зебры, - поддержал Птичкина Григоренко.

- У меня зебра не получается, - Баулин затянулся самокруткой и опять сердито посмотрел на щель, которую ему предстояло докапывать. - У меня белые полоски напрочь отсутствуют. За одной черной, другая черная идет. Другие рядом копают - ничего, а у меня камни... Если мне часовым стоять - сразу дождь начинается. Обувь я ношу сорок второго размера, самую вроде бы ходовую. И должна она без задержек проходить. Но как сапоги получать, так мне непарные достаются: один сорок первого, другой сорок третьего. Попробуй потом обменять. Да чего там! Два ранения у меня, - Баулин дотронулся до двух красных полосок, пришитых на гимнастерке повыше левого кармана. - Это каждый видит. А куда меня ранило? - Баулин скорчил кислую физианомию и замолчал. Не хотелось ему говорить - куда ранило.

- Куда? - успел полюбопытствовать раньше других Булатов.

- Куда, куда... В казенную часть.

- Оба раза? - Птичкин сумел спросить с явно выраженным сочувствием.

- Оба. Первый раз в левое полушарие. Осколком так резануло, что это левое полушарие на два расшарахало. И кровища... Куда денешься, отвезли в санбат. Лыбитесь... - Баулин с укоризной посмотрел на товарищей. - А мне не смешно. Ко всем раненым нормально относятся, с сожалением. А мне, хоть в санбат не попадай. Как узнают куда меня ранило, непременно лыбиться начинают. Братва, как будто им больше поговорить не о чем, все о моей казенной части рассуждают: как же это получилось, да что же дальше будет... И все намекают на обстоятельства, во время которых я к противнику тылом своим находился. Из пушки, говорю, стрелял. Лыбятся, на драп намекают. На перевязку идешь - еще хуже: сестрички, хорошенькие все, в белых халатиках, задницу мне мазью смазывают и хихикают. А перевязка каждый день... Мне эти хиханьки хуже смерти. Я даже по ночам плохо спать стал. Никогда раньше со мной такого не было. Ночью спал, как бревно, и днем старался минут триста прихватить... А в санбате всю ночь ворочался, прислушивался. И казалось мне, что дежурные сестрички только обо мне и шепчутся, только надо мной и хихикают. Две ночи не смог уснуть. На третий день пошел к главврачу, прошу отпустить меня в полк, потому что мочи моей нет терпеть все подначки и хихики. Так он посмотрел на меня вприщурку, поправил свои очки, интеллигент собачий, и напрочь отказал. И причину дурацкую придумал. Задница, мол, у меня осколком распорота и сидеть я на ней не могу. Я ему объясняю, как человеку, что сидеть мне не обязательно. Когда снаряды надо подавать, не посидишь. И вообще, у нас, в артиллерии, вся служба стоя проходит, как у лошадей. А он: "По уставу не положено, чтобы с незажившей раной - и в строй. Вне зависимости от того, на заднице эта рана, или на голове".